Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают
Шрифт:
— Вывозите ли вы какие-нибудь ценные предметы?
Отрицательно качаешь головой и нечленораздельно добавляешь:
— Да, себя.
— Прошу вас, можете проходить.
Я прохожу и попадаю в современность — вот наконец-то на лестнице, ведущей к туннелям метро, я обнаруживаю последних, еще живых свидетелей недавнего прошлого: выбракованных служебных собак пограничных войск ГДР. (Что же стало с их былыми хозяевами, зелеными человечками?) Теперь собаки несут свою суровую службу на поводках у панков с неоновым раскрасом. Вместо «Ваш загранпаспорт, пожалуйста» теперь здесь звучит не менее разбойничье «Не найдется ли марки?». Не найдется, хотя для этой поездки моей мечты — в прошлое — мне следовало бы приберечь марку, в качестве платы за вход. Ибо здесь совсем не так, как в других музеях, где время якобы
Юдит Куккарт
ТАМ ТОЛЬКО САД ЙОХАННЕСА Р. БЕХЕРА, ЗА КОТОРЫМ БОЛЬШЕ НИКТО НЕ УХАЖИВАЕТ
Июнь 1977 года. РАФ еще не похитил в Кельне Ханса Мартина Шлейера. Мы делаем пересадку в Хагене — едем всем классом в Западный Берлин. Хельмштедт. Пересекаем границу. Девочки притихли. В мальчиках граница, кажется, произвела перемену, и не обязательно в лучшую сторону. Под острым взглядом пограничников, переходивших от купе к купе с подвешенным на грудь ящиком для транзитных виз, они вели себя важнее, чем обычно. Они надевают свои зеркальные солнцезащитные очки. На вокзале Цоо, в сердце Западного Берлина, выходим. Девочки все еще притихшие, и одна из них — я — боится, потому что соглашалась с учительницей обществоведения, с упорством внушавшей классу, что ГДР — слаборазвитая страна, поскольку там нет сардин в масле.
Неделю спустя. В субботу, предпоследний день классной поездки, мы отправляемся туда, в Восточный Берлин, столицу ГДР. Мы с подругой М. еще на переходе «Фридрихштрассе» откалываемся от остального класса, а когда наступает вечер, у магазина головных уборов я меняюсь одеждой с шестнадцатилетней девчонкой из Панкова. Она получает мои джинсы, я забираю ее юбку, слишком шершавую для моей кожи.
На ощупь как Москва, говорю я моей подруге М. Я знаю, что образ неточный, но по чувству верно.
Август 1984 года, семь лет спустя. Я снова стою на пограничном пункте «Фридрихштрассе». Время — шесть часов утра. Вместе со мной ждут сотни людей, которым нужно перейти границу, и я последняя в очереди. В десять я должна быть в Дрездене, у меня на месяц виза на летние курсы танца в школу Палукки, самое значительное высшее учебное заведение современного танца в ГДР. Я заговорила с пограничником моего возраста, сделав при этом несчастное лицо. Школа Палукки? Он насмешливо окидывает меня взглядом. Да ясно, для балерины я толстовата. Конечно же он не верит мне с этими танцами. Жестом препровождает меня дальше, мимо очереди, пока я не оказываюсь впереди, где меня просят раскрыть чемодан. Гимнастические трико, балетки, чулки, пряжки для волос, шоколад, яблочный шампунь. Да, экипировалась, говорит старший коллега тому пограничнику, который препроводил меня сюда. Через десять минут я уже сажусь в переполненный поезд на Дрезден. Когда я выхожу из него на Главном вокзале Дрездена, я уже насквозь пропахла этим поездом. То есть ГДР.
Неделю спустя, конец августа 1984 года. Мы впятером совершаем экскурсионную поездку из Дрездена в Саксонскую Швейцарию. Мы — это четыре западных девушки, одна только, Кристина, из Магдебурга. После часа езды мы находим границу с Чехословакией, хотя никакие дорожные указатели туда не вели. На перекрестке не сворачиваем в сторону Хинтерхермсдорфа и Розенталя, а едем в нашем желтом «рено» с гиссенскими номерами и солисткой гиссенского балета за рулем в сторону без указателя. В последнем приграничном селении сто двадцать жителей и одна пивная. Суббота. Выпейте еще по одной, говорит нам хозяин заведения. За круглым столом у двери сидят люди из чехословацкого бродячего цирка. Они поглядывают на нас как-то угрюмо, поэтому мы идем смотреть их представление. Номера трогают меня за живое: дрессированные белые собачки, которые прыгают сквозь обруч, потом коза, умеющая считать. Канатоходец балансирует босиком на уровне головы директора цирка, а в конце каната спрыгивает на битое стекло. Жонглер тщательно все роняет и на этом основании называет себя клоуном, а старая лошадь с пепельно-седым пятном на лбу, танцующая вальс,
Около полуночи едем назад, в Дрезден. В нескольких километрах за деревней на обочине дороги стоит человек и голосует. «Бандит с большой дороги! — прошептала я балерине из Гиссена. — Жми на газ!!!» Когда мы проезжаем мимо этого человека, к нему внезапно подскакивает второй. В свете фар «траби», который мы замечаем только теперь, он делает угрожающий жест. Два разбойника с большой дороги! Балерина из Гиссена вдавливает педаль газа. Ветки хлещут по нашему лобовому стеклу — будто нас по лицу. Я еще раз оборачиваюсь и теперь вижу, что второй разбойник своим «угрожающим жестом» выставил вперед сигнальный светоотражатель, какими оснащена Народная полиция для работы в ночное время. Мы останавливаемся, показываем документы. Четыре девушки с Запада, одна из ГДР, ночью одни вблизи границы? Никто не произносит ни слова. Мы сидим в машине, а два народных полицейских в свете карманных фонарей разглядывают наши лица как какие-нибудь неодушевленные картинки. Все по-прежнему хранят молчание. В самом деле, никто ничего не сказал? Разве что Кристина из Магдебурга. Не знаю. Помню только, что после целой вечности, в течение которой запахи леса пробрались и к нам в машину, локоть одного полицейского что-то сказал грудной клетке второго, после чего оба карманных фонаря погасли и из темноты последовал приказ: «Езжайте дальше!»
1985-й, год спустя. Погода снова теплая. Я направляюсь с записывающей аппаратурой «Награ», тяжелой, как годовалый малыш, на первое представление Вуппертальского танцевального театра в Берлин, столицу ГДР. Гастрольное представление состоится в «Метрополе», наискосок от пограничного пункта «Фридрихштрассе». В перерыве беру интервью у зрителей. «Это еще танец?» — спрашиваю я. «А ты с ДТ-64»? — отвечает вопросом на вопрос молодой человек. «Что такое ДТ-64?» — «Это молодежное радио ГДР», — говорит он и смотрит на мои колени. На какой-то момент у меня возникает чувство, что на мне все еще та московская серая юбка, доставшаяся мне по обмену с девушкой из Панкова.
Нет, говорю, я с Запада, извините.
Незадолго до полуночи иду с одним знакомым из Шарлоттенбурга, весьма грузным человеком, к «дворцу слез» — на КПП «Фридрихштрассе». В очереди перед нами стоит мужчина. С виду турок. Пальто надето поверх пижамы. С ним белокурая женщина, которая останется ждать его на восточной стороне, пока он выедет на Запад и тут же снова въедет назад, чтобы за гонорар в двадцать пять обменных немецких марок провести с ней остаток ночи. Я показываю свои документы, а мой тучный знакомый остается позади.
Где ваша виза на выезд за границу, девушка?
Я краснею. А она у меня была?
Моего знакомого приглашают к соседнему окошечку, проверяют документы и пропускают. А меня уводят в специальное помещение. Мне что, нельзя назад, на Запад? Наверное, ты хотела навсегда остаться в ГДР, шутливо перемывают мне косточки. Нет, таких далеко идущих планов у меня не было. Я даже зубную щетку не взяла. Ранним утром меня отпускают, даже не отняв пленки. Отпускают по моей неопытности? Когда уже на западной стороне я схожу вниз по лестнице метро, мой знакомый сидит на скамейке и ждет. Вид у него такой, словно он за ночь похудел.
Семнадцатое июня 1986 года. Как и каждый год, у меня семнадцатого июня день рождения. Я хочу отпраздновать его с друзьями в восточной части Берлина, на той стороне — на площади Кольвиц, где коктейль «Зеленый луг» особенно дешев. Полночь наступает быстро, и мне надо спешить обратно, к переходу «Морицплац». По-прежнему жарко, хотя всего час назад отгремела гроза с обильным ливнем. Не дойдя две дюжины шагов до пограничного перехода, мои друзья останавливаются перед огромной лужей на неровном дорожном покрытии, как будто это озеро и море и впрямь непреодолимо. Они прощаются со мной. Один невысокого роста и уже не так молод. Он зачесывает волосы назад и в своих подвернутых джинсах похож на румынского дальнобойщика. Второй — рослый, такой Ален Делон для бедных, то есть для меня, и сегодня вечером он снова слишком много пил, не только со мной. Те полчаса, на которые я из-за него опоздала, мне уже одним прыжком через лужу не наверстать.