Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают
Шрифт:
Готхольд и Хельга жили открытым домом. По выходным народ к ним так и валил. После обеда в Крааце могли появиться и двое-трое, а то и десять-пятнадцать человек, чтобы выпить кофе и отведать пирога, который Хельга пекла каждые выходные. Со временем в Крааце я познакомилась с самыми разными людьми. Там принимали всех. Ремесленнику из Хезена и ближайшему соседу радовались так же, как актерам, писателям и художницам из Берлина. Все чаще и чаще к обществу присоединялись западные граждане, так что эта укромная бранденбургская деревенька задолго до объединения стала местом встречи Востока и Запада.
Готхольд очень кстати родился — 17 июня: тогда на Западе это был праздник, День немецкого единства.
Я уезжала обратно в Берлин поздним вечером. Многие гости с Востока оставались до раннего утра или вообще на всю ночь. Однажды я ехала из Крааца вместе с Элизабет. Недалеко от Гутенджеменсдорфа был небольшой холм, метра три или четыре высотой. «Немцы называют это Бранденбургской Швейцарией», — сказала Элизабет.
Вообще же она оказалась права: немцы в деревне жили добрые, и для меня пребывание в Крааце оказалось величайшим подарком. Что меня здесь подкупало, так это старомодность. Хорошо мне, конечно, говорить, я-то не жила в ГДР с ее порядками, слежкой и относительно сложными бытовыми условиями. Иногда я задавалась вопросом, как это Хельге удается с легкостью принимать у себя столько народа, ведь на ней и дом, и двор. Во всяком случае, мы, приезжая с Запада, в Крааце не чувствовали никакого давления извне: общение было дружеским, разговоры занятными и волнующими, и смех звучал по любому поводу. Мне казалась вневременной красота этих безоблачных празднеств под низким, переменчивым бранденбургским небом.
Я пишу о том, что переживала тогда. Спустя годы я узнала, что среди гостей Крааца бывали и стукачи «штази». После объединения их имена всплыли в некоторых материалах. И все равно главным впечатлением остается для меня гостеприимство Готхольда и Хельги. Меня огорчает и злит, что кто-то их предавал, злоупотреблял их искренностью и широтой, но ни к сердечности, ни к дружелюбию, которые я ощущала в Крааце, это отношения не имеет.
Мое знакомство с изнанкой состоялось в другом месте. В начале восьмидесятых я прочитала книгу американца Джоэля Эйджи, в которой он описывает свое детство и юность в Восточном Берлине. Его мать познакомилась в Мексике с писателем-коммунистом Бодо Узе и в 1948 году, когда Джоэлю было восемь, уехала с ним в ГДР. В книге «Двенадцать лет» Джоэль Эйджи, чуткий и внимательный наблюдатель, рассказывает обо всем, что окружало его в ранние годы. А было и хорошее, и дурное — повсеместное давление. Вот, например, детям запретили выпускать школьную газету. Эйджи пишет и о глубоком разочаровании детей, и о взрослых, не способных вступиться и защитить их от давления сверху.
Когда книга вышла по-немецки в карманном формате, я купила себе на рынке кожаную мужскую куртку с внутренним карманом и не раз провозила «Двенадцать лет» в ГДР. В мае 1989 года меня пригласили в Восточный Берлин для интервью журналу «Бильденде кунст». К одиннадцати я уже явилась на пограничный пункт «Инвалиденштрассе». На виду в машине лежали два каталога, книгу я спрятала под кожаной курткой.
— Что у вас с собой? — спросил пограничник. Я указала на каталоги. — А это что за книга?
Про книгу я совсем забыла.
— Какая еще книга?
Вот глупость, из-под куртки
— Дайте-ка мне, — сказал пограничник. — Машину поставьте вон там, справа.
Он скрылся в будке. Я осталась одна, оглушенная отчаянием. Это конец. Теперь они меня больше не впустят. Сама все испортила.
Минут через десять пограничник появился снова. Вернул мне книгу, брезгливо держа ее кончиками пальцев.
— У вас тут недавно была выставка?
— Да.
— Ну, проезжайте.
Смысл я уловила: мы знаем, кто ты. На сей раз прощается, но больше — никогда. Это был лишь намек на угрозу, а я тут же сдалась. Я тотчас решила отныне не возить эту книгу на Восток. Правда, вскоре и надобность отпала.
В октябре 1989 года мы с сыном, которому было уже двадцать девять, отправились к родне моего бывшего мужа в Галле. Последние месяцы ГДР буквально кипела. По телевизору показывали волнующие сцены: с каждой неделей демонстрации в Лейпциге становились все многочисленнее, в Праге и Будапеште люди перелезали через ограду посольств ФРГ в поисках убежища. Пока никакого насилия, но что будет дальше? Взволнованные родственники рассказывали о демонстрации в Дрездене: участников арестовали и издевались над ними в тюрьме. На КПП «Драйлинден» в Западном Берлине нас подвергли особо тщательной и строгой проверке. Я пребывала в смятении.
Но потом все пошло мирно и очень быстро. Через три недели Стену открыли.
Я слушала прямую трансляцию от границы по Би-би-си. Репортерша все никак не могла успокоиться, глядя на бесконечную череду «трабантов», двигавшихся на Запад, и твердила: «These funny little cars, these funny little cars» [49] .
В рождественский сочельник 1989 года мы с подругой из Западного Берлина поехали к друзьям в Восточный. Вместе отметили общегерманское Рождество. А на обратном пути получили рождественский подарок особого свойства. Теперь на границе уже не проводили проверки, достаточно было просто держать в руках удостоверение. И кто же вышел нам навстречу у пропускного пункта на Инвалиденштрассе? Пакостник! Мы достали документы, а он сказал: «Ну что ж, и вам счастливого Рождества! Пока-пока!» Никогда он не казался противнее, чем в ту минуту.
49
Эти забавные маленькие машинки (англ.).
В начале января ко мне приехал погостить давний друг из Англии. Весь мир говорил о падении Берлинской стены. Но она еще стояла, хотя и щербатая, с дырками тут и там. Это была пора «стенных дятлов»: они стучали по Стене молотком и долотом, откалывая и выбивая кусочки бетона.
— На это стоит взглянуть, — сказала я другу, и мы поехали в турецкую часть Кройцберга. И убедились, что юные немцы вместе с турками долбят бетон, и дети (в основном турецкие, не немецкие), торгуют кусками Стены с импровизированных лотков, покрытых тряпками — камушек за одну-две марки, обломок покрупнее — до десяти двенадцати марок.
И вдруг через огромную дыру в Стене мы увидели, как по нейтральной полосе свободно катит «мерседес». Огибает брошенную наблюдательную вышку и едет себе дальше. Потом мы заметили огромную дыру напротив, в Стене со стороны Восточного Берлина. В те дни все казалось нереальным, а в особенности то, что постепенно становилось нормой. Мы стояли на Адальбертштрассе. Полезли в первую дыру, пересекли нейтральную зону и пролезли во вторую. Но Адальбертштрассе не закончилась! Меня словно оглушило. Меня захлестнуло волной таких сильных чувств, что я ощутила их физически. В тот момент я осознала, что этот город — един, и этот город — мой.