Мир Азриэля. Песнь ласточки
Шрифт:
Протянув руку, незнакомец коснулся длинными пальцами в чёрной металлической перчатке до одеяла, осторожно оттянув его и смотря, как по белому телу ребёнка проходят многочисленные чёрные трещины, подкрадываясь к самому сердцу и вырисовывая неясные символы вокруг.
— Тьма… — не решаясь дотрагиваться до переплетения словно выжженных линий на теле прошептал он, взяв в руки старое одеяло и, осторожно подняв дитя, задумчиво вгляделся в его рыжие с золотистым отливом глаза. — И сюда добралась…
Даже не взглянув на распластавшееся у люльки громадное тело белоснежного змея, незнакомец отдёрнул полы прожжённого плаща, почти так же бесшумно спустившись по
— Тьмой воняет… — хрипло заметил тот, как только человек запрыгнул ему на спину, схватив свободной рукой поводья. — Что это?
— Ребёнок… которого избрала Тьма, — ударив каблуками сапог по бокам коня негромко ответил мужчина, тут же прижав к себе свёрток и пригнувшись к самой гриве, лишь изредка чувствуя тёплое дыхание на своей шее, неприкрытой высоким чёрным воротом.
В его руке находилось ещё живое существо, что не погибло от руки Тьмы, и что ещё дышало. Он мог поклясться, что слышит удары маленького сердца, ещё не готового затухнуть на века. И это было странно… Тьма не щадит никого, и это по истине тот самый случай, когда жизнь продолжается даже после смерти.
Конь мчался вперёд, извергая из носа клубы белого пара, вгрызаясь мощными копытами в твёрдую землю, пригибая жёсткую тёмную траву с серебристым инеем, и ловя гривой многочисленные снежинки. Он рвался вперёд, в неизвестность, порой издавая радостное и нетерпеливо ржание, натягивая поводья и со стуком ударяя серебряными копытами по изредка попадавшим мелким камням.
Наездник, облачённый во всё чёрное, не смел даже выдохнуть, боясь пропустить всё самое интересное и важное, то и дело, что поглядывая на мелькающие по сторонам тёмные корявые деревья, на ползущий по чёрствой коре зеленоватый мох, и на спадающие с неба стайки серебристых снежинок. Они застревали в тёмных жёстких листьев деревьев, в чёрной гриве коня, в капюшоне с серым мхом… но наездник и не собирался от них отряхиваться, нет, он подставлял жаждущее прохлады лицо, он ловил волосами прохладный ветер, и жмурил глаза. Так легко, так свободно ему ещё вряд ли когда-либо было. Хотелось раскинуть руки, хотелось поймать ветер и воспарить над деревьями. Ему хотелось кричать! Кричать от восторга, от свободы, от желания жить! и он это сделал. Он раскинул руки, ловя приятно онемевшими пальцами ветер, растягивая уголки бледных губ в наслаждение, и вдыхая янтарный воздух в распалённые лёгкие. О, как же это чудесно было!..
Конь издал победоносное ржание, словно поддерживая ещё юного наездника, и вновь ринулся вперёд, заставив того тут же испуганно схватиться за поводья и пригнуться к самой гриве, придерживая чуть не свалившийся с головы капюшон.
Чёрствая земля сменилась жёстким мхом, в котором копыта коня начали с негромким хлюпаньем погружаться, спотыкаясь об корни и поваленные деревья, путаясь в корявых лысых кустах, пиками торчащими в серое небо. Чёрные впадины дубов и сосен разевали свои обезображенные пасти, скалящиеся в их сторону и словно извергающие проклятия. А ветви над головой стали всё плотнее, почти загораживая собой всё затянувшееся тучами небо, и погружая чащу во мрак.
Конь ступал всё неуверенней и неуверенней, наклоняя голову и настороженно водя заострёнными ушами
— Тише, тише! — пытаясь успокоить взбесившегося коня прикрикнул он, вскинув руки и пытаясь поймать поводья, как тот, со всей силы ударив ему копытами в грудь, откинул на неприятно чавкнувшую землю, выбив весь воздух из лёгких.
Чувствуя, как сердце пропускает удар, наездник сипло вобрал через потрескавшиеся губы приторный воздух, не смея оторваться от земли и поражённо смотря на серое небо с тёмным переплетением ветвей. Он не мог даже продохнуть, не мог себя заставить вновь задышать, лишь бессмысленно вбирая в опасливо вздымающуюся грудь воздух и чувствуя, как горло перехватывают пальцы смерти. Страх на миг сжал больно вздрогнувшее сердце, и ладони стиснули жёсткий мох с десятками врезавшихся в кожу снежинками.
Где-то поблизости послышалось шуршание, и в корнях сосны загорелись два изумруда, что тут же вынырнули из тьмы, длинной серебристой змейкой с чёрными пятнами и рубином на лбу осторожно подползя к наезднику, чьи глаза уже покрылись белой пеленой тумана и, разинув пасть, воткнули острые чёрные клыки в шею на коже, пустив светлый, золотистый яд по венам, заставивший сердце вдруг со всей силы вдарить по груди. Даже прогнувшись от неожиданности и вобрав воздух в грудь, он закашлял, приподнявшись на дрожащих локтях и схватившись за шею, где виднелись почти что незаметные тёмные ранки, тут же сросшиеся и исчезнувшие с бледной кожи.
Тёмные волосы упали на бледное лицо с выступившими холодными каплями пота, когда онемевшие пальцы сжались на груди, чуть ли не протыкая жёсткую чёрную ткань короткими коготками и содрогаясь, когда с губ срывался сухой, отрывистый кашель. Странно, но кожа почти не горела от ударов сильных копыт, да и кости, кажется, все были целы, что казалось если не странным, то точно фантастическим.
Заслышав шипение, наездник резко обернулся, уставившись на словно чего-то выжидающую змейку с серебристой каёмочкой на плоской голове, в которой пристроился тускло сверкающий рубином камешек. Наверное, он должен был бы испугаться этой змеи, схватить кинжал и отрубить ей голову, но что-то останавливало его, не давало даже пошевелиться, давая понять, что она только что спасла его жизнь.
Змея вдруг качнула головой, и не спеша поползла вперёд, огибая корни, скользя по блестящему от капелек воды мху, и то и дело, что поглядывая на своего должника изумрудом глаз, словно приглашая пойти за ним, зовя в самую топь со сладковатым привкусом трясины.
Поднявшись на заплетающиеся ноги и с сожалением взглянув на пропитанные водой брюки, мальчишка решительно качнул головой и, схватив поводья покорно прижавшего уши коня, пошёл следом, чавкая ботинками и с тихим треском наступая на покоящиеся под землёй старые корни, идя за чёрно-серебристой полоской змеи и то и дело, что оглядываясь по сторонам. Как же далеко он забрёл! Если отец узнает, вновь запретит брать его коня, или вовсе запрёт под замком! А ведь он тут чуть не умер!