Мир без конца
Шрифт:
Поскольку ставки высоки, он хотел держать все под контролем, не сомневаясь, что превосходит здесь по уму почти всех, как и в Кингсбридже. Но в Вестминстере аббат почему-то утратил эту уверенность и погрузился в смятение.
Утешением Годвину служил Грегори Лонгфелло, его друг по университету, обладавший гибким умом и хорошо знавший королевский суд. Он энергично и нагло вел Годвина по лабиринтам судопроизводства. Подал прошение в парламент, как подавал прежде множество раз. Парламент его, разумеется, не обсуждал, а спустил в королевский совет, за которым присматривал канцлер. Законники — все друзья или знакомые Лонгфелло — могли передать прошение в суд Королевской скамьи, который рассматривал дела, представляющие интерес для короны. Но, как и предвидел Грегори, они сочли вопрос слишком мелким, чтобы утомлять им короля, и направили его в палату прошений.
Все это заняло шесть недель. Стоял конец ноября, холодало. Строительный сезон практически закончился. Но наконец кингсбриджские истцы предстали перед сэром Уилбертом Уитфилдом, опытным судьей, о котором говорили, что к нему благоволит сам король. Сэр Уилберт был младшим сыном некоего барона с севера. Его старший брат унаследовал титул и имение, а Уилберт сначала собирался стать священником, потом изучал право, приехал в Лондон и приглянулся в королевском суде. Грегори предупредил, что графа он предпочтет монаху, но превыше всего для него интересы короля.
Судья разместился на высокой скамье у восточной стены дворца между окнами. Перед ним за длинным столом сидели два писаря. Для тяжущихся ни скамей, ни табуретов не было.
— Сэр, вооруженный отряд графа Ширинга перекрыл путь из каменоломни, принадлежащей Кингсбриджскому аббатству, — начал Грегори, как только сэр Уилберт обратил на него взор. Его голос дрожал отделанного негодования. — Каменоломня, расположенная в его графстве, была пожалована монахам королем Генрихам Первым около двухсот лет назад. Копия хартии передана суду.
У сэра Уилберта было розовое лицо и белые волосы — почти красавец, если бы не гнилые зубы, обнажившиеся, когда он заговорил.
— Хартия передо мной.
Не дожидаясь приглашения, граф Роланд медленно, словно скучая, произнес:
— Каменоломня была пожалована монахам для постройки собора.
— Но хартия не ограничивает использование каменоломни в каких-то конкретных целях, — быстро ответил Грегори.
— А теперь они собираются строить мост, — продолжал Роланд.
— Вместо того, что рухнул на Троицу! А старый мост тоже был построен двести лет назад из дерева, пожалованного королем. — Законник говорил так, словно его оскорбляло каждое слово графа.
— На постройку нового моста вместо рухнувшего разрешения не требуется, — живо отозвался сэр Уилберт. — В хартии говорится, что король будет рад посодействовать возведению собора, но ни слова о том, что по завершении строительства аббатство лишится каких-то прав или что ему запрещается использовать камень в других целях.
Годвин ободрился. Похоже, судья принял сторону аббатства. Лонгфелло развел руками, словно судья сказал нечто само собой разумеющееся.
— Именно, сэр. Эти договоренности между аббатами Кингсбриджа и графами Ширингами соблюдались в течение долгих столетий.
Годвин знал, что дело обстоит не совсем так. Во времена аббата Филиппа хартию пытались оспорить. Но этого не знали ни сэр Уилберт, ни Роланд. Граф держался высокомерно, словно препирательства с законниками ниже его достоинства, но это было обманчивое впечатление: возражал он продуманно.
— Но в хартии не говорится, что аббатство освобождается от таможенных пошлин.
— Тогда почему же никто из предшественников графа Ширинга до сих пор их не вводил? — спросил Грегори.
Ответ у Роланда был готов:
— Мои предшественники тем самым жертвовали церкви, руководствуясь принципами благочестия. Но эти принципы вовсе не предполагают моего участия в постройке моста. А монахи отказываются платить.
И вдруг разговор принял совершенно другое направление. Удивительно быстро, подумал Годвин, не как на монастырских заседаниях капитула, которые могут длиться часами. Законник воскликнул:
— Но люди графа не дают вывозить камень и убили несчастного возницу.
— Тогда спор лучше разрешить как можно скорее, — рассудил сэр Уилберт. — Итак, граф имеет право вводить таможенную пошлину на грузы, провозимые по дорогам, мостам и бродам его графства, независимо от того, пользовался ли он этим правом в прошлом или нет. Что на это возразит аббатство?
— Что камни не просто везут по землям графа — их месторождение находится там. А значит, так называемая таможенная пошлина есть не что иное, как налог, взимаемый с аббатства за камень, что противоречит хартии Генриха Первого.
Годвин уныло заметил, что это не произвело впечатления на судью. Однако Лонгфелло еще не закончил.
— Кроме того, король, пожаловавший Кингсбриджу материал на мост и каменоломню, имел на то причины: он желал аббатству и городу благоденствия. Здесь находится городской олдермен, который подтвердит, что без моста о благоденствии Кингсбриджа не может быть и речи.
Вперед выступил Эдмунд. Непричесанный, в провинциальном платье, он показался по сравнению с роскошно одетыми аристократами деревенским увальнем, но, в отличие от племянника, этим не смущался.
— Я торгую шерстью, сэр. Без моста торговле придет конец. А без торговли Кингсбридж не сможет платить налоги королю.
Сэр Уилберт наклонился вперед.
— Сколько составила последняя десятина города?
Речь шла о налоге, который время от времени вводил парламент, — десятая или пятнадцатая часть личного движимого имущества каждого податного лица. Конечно, никто не платил десятую часть, все занижали размеры своего состояния, поэтому для каждого города или графства фиксировалась определенная сумма, распределявшаяся более-менее справедливо; бедняки и неимущие крестьяне не платили вообще ничего. Эдмунд ожидал этого вопроса и быстро ответил: