Мир без России

Арин Олег

Оказывается: «Произошло создание глобальной (и в растущей степени единой) посткапиталистической системы, развивающейся в основном по единым правилам» (с. 65). Этой фразой авторы провозгласили великое открытие: весь мир живет в посткапитализме! Что это за «посткапитализм» и каковы его правила, авторы объяснить забыли. Видимо, рассчитывая на нашу сохранившуюся марксистскую «ментальность», из которой мы сами должны были бы заключить, что теперь все живут в социализме. Что касается китайцев и немножко скандинавов, то с этим выводом не поспоришь. А для североамериканцев, латиноамериканцев (кубинцы не в счет), европейцев, индийцев и африканцев и для нас, русских, такое капитальное утверждение звучит неожиданно. Мы все в социализме! А если нет, то где?… В посткапитализме. Ну просто чудо какое-то.

Эти авторы опять же, как и многие другие, любят употреблять еще одно ключевое слово — «постиндустриальное общество», «постиндустриальная система» и даже «постиндустриальная цивилизация» (с. 83). К примеру, они считают, что общей проблемой всех государств, «в том числе наиболее развитых», являются консервативные бюрократы, «которые пытаются вести дела по-старому, тяготеют к дипломатии Вестфальской системы, а не постиндустриального общества» (с. 85). Фраза совершенно смешная, имея в виду, что приблизительно из 200 государств в мире в «постиндустриальное общество» попало, дай бог, стран 50, а остальные живут или в доиндустриальном, или в индустриальном мире. И почему им тогда не тяготеть к Вестфальской системе, хотя многие из них, подозреваю, о такой системе наверняка и не слышали. Но самое интересное другое.

Авторы, видимо, не понимают, что переход к «постиндустриальному обществу», ядром которого является сервисно-информационная экономика, предполагает усиленный грабеж стран Третьего мира, точнее, индустриальные, сырьевые и аграрные сектора экономики государств Азии, Африки и Латинской Америки. Именно этим и занимается «великолепная семерка» постиндустриальных обществ, в том числе и на территории России, что вполне естественно, т. к. без такого грабежа сама по себе сервисно-информационная экономика существовать не может. Даниил Белл, введший термин «постиндустриальное общество», надеялся, что такое общество будет лишено классовых антагонизмов и настанет, наконец, классовая гармония. Частично надежды сбылись. Но только в зоне Первого мира. Вместе с тем все эти классовые противоречия сохраняются во Втором и Третьем мире, а самое главное — между Первым и Третьим миром, и т. е., по терминологии Пекина, между Севером и Югом. Короче, термин «постиндустриальное общество» в какой-то степени применим к развитым государствам капитализма. А рассуждать через данную категорию обо всем мире столь же глупо, как и говорить о посткапитализме.

Далее авторы пишут, что этот самый «посткапитализм» является как бы обратной стороной «всеобъемлющей глобализации», которая, дескать, «стирает грань между внутренней и внешней политикой» (с. 65).

Такого уровня анализа от «гордости нации», честно говоря, трудно было ожидать. Неужели они не понимают, что во «всеобъемлющую глобализацию» не вовлечены ни Китай, ни Индия, ни Россия, а Африка, Латинская Америка, Восточная Азия (страны АСЕАН без Китая) «вовлечены» как объекты политики капиталистического ядра, т. е. как эксплуатируемая периферия капсистемы? Их же утверждения об ослаблении роли государства в глобализированном пространстве свидетельствуют о том, что они не прочитали ни одной работы, посвященной взаимоотношениям ТНК и государства. Они с удивлением обнаружили бы, что роль государства усилилась именно в эпоху «глобализации». Проблема также в том, что они явно не понимают разницы между глобализацией и интернационализацией, между последней и интеграцией. Иначе они не написали бы такую чушь, что, дескать, «у Москвы нет разумной альтернативы глобальному вовлечению в мировой процесс экономической интеграции» (с. 65). Фраза абсурдная, т. к. мир экономически не интегрирован, а интернационализирован, а это две большие разницы. И хотя авторы через две страницы отмечают, что «с другой стороны» и «несмотря на это» роль государства сохраняется и т. д., но в целом они не могут выделить доминирующую тенденцию в соотношении между государством и ТНК в нынешнем экономическом мировом пространстве.

Структура международных отношений видится авторами следующим образом: «Создается не однополярный и не классический многополярный мир, а многоуровневая высокоподвижная международная и межгосударственная система, где проблемы, особенно экономические, выдвигаются на первый план, все больше требуют многосторонних решений, новых международных институтов» (с. 67). Во-первых, однополярный мир не создается, а существует в настоящее время. Другой вопрос, в какую сторону этот однополярный мир трансформируется: в биполярность или многополярность. Во-вторых, «многоуровневая система» фактически создалась в начале 70-х годов, когда Япония приобрела статус третьей экономической державы. В те времена мы вслед за американцами (тогда тоже немало попугайничали) писали, что первый уровень (безопасности) состоял из двух сверхдержав: США и СССР; второй уровень (экономический) образовывали четыре державы: США, Общий рынок, СССР и Япония; третий уровень (политический) представляли тоже четыре державы, только вместо Японии называли Китай. (Известно, что Япония до сих пор бьется за реализацию идеи-фикс: приведение политической роли в соответствие с экономической мощью страны.) А что касается — «экономические проблемы на первый план», то этой «новости» опять же не менее 30 лет, особенно в связи с той же Японией. Так что с геостратегических и геоэкономических позиций приведенная фраза авторов ничего нового в понимание структуры международных отношений не вносит, а повторяет старые банальности.

Другое дело, если бы авторы поставили вопрос и дали бы на него ответ: насколько геостратегический (= силовой) подход отражает реальности современного мира в условиях интернационализации мировой экономики. Другими словами, какая из мировых тенденций — связанная с геостратегией или геоэкономикой — окажется доминирующей в определении структуры мировой системы? Такой вопрос даже не ставился.

Но остро поставлен вопрос об идеологии. Пишут: «Вместо того чтобы думать, как добиться экономического роста и невыпадения из мировой экономики, мы до сих пор спорим вокруг идеологии или теоретических моделей развития — либеральной или этатической» (с. 80). Спорить об идеологии им действительно незачем, поскольку они представляют «политический класс страны», а страна у нас (понятно, что речь идет о государстве) типично капиталистическая по существу, российская по форме. Но о моделях развития спорят даже в капиталистических обществах. Господа же эксперты должны знать, что существуют различные модели выведения государств из кризиса. Попробовали либеральную модель в России — полстраны нет. Новые руководители, судя по всему, попытаются «диалектически» соединить либерализм с государственностью (или, по терминологии забугорников, этатизмом). Исход, правда, заранее известен. Значит, заранее же надо обдумать другие модели. И «выпадает» Россия из «постиндустриального развития» именно потому, что никак не определится с идеологией (о чем как раз пишет группа С. Благоволина).

Единственно, с чем можно согласиться с авторами, так это в бесплодных дискуссиях относительно «великой» России. В этой связи они справедливо критикуют концепцию многополярности, которая предполагает восстановление «полюсного» статуса России (как одного из полюсов), на что у Москвы нет ни сил, ни финансов, ни экономических ресурсов (с. 90–91).

В целом же видение международных отношений XXI века построено на представлениях, не отражающих реальный ход вещей в мире. Авторы стали жертвами терминов («глобализация», «посткапитализм» и т. д.), содержание которых они просто не понимают. Совершенно очевидно, ни один из них не держал в руке книг по теории международных отношений.

Они предпочитают «здравый смысл», на базе которого Гегель рекомендовал разговаривать со своими женами на кухне. Это сказалось и на их предложениях по внешней политике России для «Президента — 2000».

Эти предложения они красиво назвали концепцией «избирательной вовлеченности». Термин придумали не они: содрали, как всегда, у американцев. Точнее, у одной из групп американских международников и политиков, считающих, что нечего распространять американскую длань на весь мир без разбору, а надо выбирать только те зоны и страны, взаимодействие с которыми принесет наибольшую выгоду для США. Такой подход поначалу назывался «selective involment», а сейчас «selective engagement», что в переводе звучит одинаково — «выборочная вовлеченность». Ее сторонниками являются Дж. Шлессинджер, У. Мэйнос, Б. Брэйдли, Дж. Бэйкер и др.¹⁰⁹.

Несмотря на плагиат, предложенный подход действительно можно считать наиболее рациональным вариантом для внешней политики России, если бы в нем столь же рационально были бы обозначены направления и приоритеты. Однако так не получилось. Судите сами.

Концепция начинается с фиксации принципов (их девять), многие из которых «принципами» не являются, а представляют собой задачи внешней политики и рекомендации, что надо делать. Например, первым принципом называется рекомендация «принятия курса на очень жесткое отстаивание только действительно жизненно важных интересов России» (с. 92). Проблема возникает с интерпретацией «жизненно важных интересов России». Но, допустим, все согласились с перечнем этих интересов, и они реализованы, и, следовательно, они сняты с повестки дня. Но принципы — это базовые постулаты, которые определяют всю систему внешнеполитической деятельности страны. Например, одним из внешнеполитических принципов Японии является ее декларация, что она никогда не станет военной державой (что зафиксировано даже в конституции). Или ею же постулированные три безъядерных принципа. В России в качестве внешнеполитического принципа может быть декларация, что Россия не стремится стать сверхдержавой. А авторы в качестве принципа выдают еще и такой перл: «Необходимо возвращать российской внешней политике системный и научный характер» (принцип девятый, с. 93). Это не принцип, а благое пожелание, которое, кстати, сами авторы не в состоянии выполнить. Среди принципов (седьмой), который, конечно, не принцип, фигурирует и такой: «Внешняя политика должна служить задаче привлечения иностранных инвестиций в Россию. Без них страна не поднимется» (там же).

Если страна не поднимется без иностранных инвестиций, то грош цена такой стране. Ей и не надо подниматься. Эта рекомендация означает абсолютное неверие в способность «политического класса страны» управлять этой страной.

Во внешнеполитическую концепцию втиснута масса вещей, которая относится к внутренней политике (надо сделать то-то, интенсифицировать то-то, ускорить то-то, например военную реформу), что превращает внешнеполитический документ в рассуждения обо всем.

Предложение о том, что надо «начать претворять в жизнь комплексную стратегию интеграции России в мировое хозяйство (выделено авторами)» (с. 96), во-первых, противоречит сути концепции «избирательной вовлеченности», во-вторых, нереалистично по существу, поскольку нечем «интегрироваться», а в-третьих, мирового хозяйства как целостности просто не существует. В этой же связи любопытна рекомендация по разработке программы «постепенного свертывания тех отраслей, которые оказываются неспособными конкурировать с импортной продукцией» (с. 97). Если всерьез взяться за осуществление такой рекомендации, нам пришлось бы «свернуть», как минимум, половину нашей производственной экономики на радость нашим благодетелям из зоны «золотого миллиарда». Прав был один мой американский знакомый, говоривший, что русским даже веревки не надо давать: они сами ее найдут и себя же на ней повесят.