Мир Гаора. Сторрам
Шрифт:
– Рыжий, лопать иди!
– Ну?! – обрадовался Гаор.
Что завтрак он пропустил, Гаор знал и никак не рассчитывал на дополнительный паёк. С едой ведь кто не успел, тот и опоздал, а дружка, чтоб приберёг ему пайку, у него нет.
– Вот те и баранки гну, бубликом завиваю, – ответил дневальный, – мотай по-быстрому.
Гаор ещё раз оглядел трубу.
– Мотай, – повторил дневальный, – не серди Маманю, она уж налила тебе. Иди, повешу твоё шмотьё.
Гаор отдал ему свою нижнюю рубашку и побежал в спальню,
– Ага, пришёл, – встретила его Маманя, – да куда ты за общий стол лезешь, только отмыли его, сюда садись.
До сих пор, бывая в столовой только со всеми, Гаор толком и не огляделся в ней ни разу. Приходя, сразу шёл к своему месту за мужским столом, а там уж не зевай по сторонам – паёк целее будет. Хоть здесь и не таскали у других из мисок, а за хлебом всё равно пригляд нужен. Он и не знал, что за женским столом почти у самой плиты стоит маленький – десяток еле поместится – стол. А на нём миска каши, два ломтя хлеба и кружка. Миска и кружка парили, а, значит, и каша, и питьё горячие. А он сразу и вспотел, и промёрз.
Гаор сел к столу и набросился на еду. О том, что нужно поблагодарить, кормить-то его не вовремя не обязаны, он вспомнил, уже набив рот, и благодарность вышла очень невнятной. Маманя рассмеялась.
– Ешь давай, потом всё скажешь. Тебе дальше как велели?
Гаор проглотил, что было во рту, и ответил:
– После обеда на складе.
– Ну и ладно, – кивнула Маманя.
Она отошла к плите, а напротив Гаора вдруг села девчонка, похоже, одна из тех, что его дразнили в выходной, и стала смотреть, как он ест. Гаор никогда не любил, чтобы ему в рот заглядывали. Ест, что дали, чужого не взял – чего пялиться?! Он сердито посмотрел на неё и уткнулся в миску. Навалили ему щедро, первый, самый жгучий голод он заткнул, и теперь ел уже не спеша, наслаждаясь теплом, разливавшимся по телу от каждой ложки. А тут малолетка припёрлась и всё удовольствие портит! Девчонка вздохнула. И ещё раз. Гаор упрямо был занят только кашей.
– Рыжий, – не выдержала девчонка.
– Мм, – откликнулся Гаор.
– А ты деревянный или каменный? – невинным тоном поинтересовалась девчонка.
Гаор вынужденно оторвался от миски и поднял на неё глаза. Она сидела, подперев кулачками подбородок, отчего лицо её стало совсем круглым, и смотрела на него тоже круглыми глазами желудёвого цвета, такие же коричневые с желтым отливом волосы скручены на макушке в узел, а поверх него повязан узкий пёстрый шарфик со свисающими вдоль щёк концами. Гаор улыбнулся.
– Я усталый, – ответил он и взял кружку.
Возившиеся у плиты женщины рассмеялись.
– Отстань, Дубравка, дай парню поесть.
– Ишь как не терпится!
– Выходного дождись.
– Неделя придёт, дружка приведёт.
– Ага, – ответила, не оборачиваясь, Дубравка, – а он опять как сядет курить, так и не встанет. Мы его с Кисой уж дразнили-дразнили… У него, небось, и вставать нечему, – фыркнула она вызывающе, – и поглядеть, небось, не на что.
От этого отмолчаться Гаор не мог.
– Когда подрастёшь, малолетка, тогда и покажу, – ответил он, допивая и ставя кружку, как здесь принято, вверх дном. – Спасибо, Маманя.
Девчонка жарко до слёз на глазах покраснела, а женщины так смеялись, что Маманя только рукой ему махнула, иди, дескать.
В спальню Гаор пришёл ублаготворённый и сразу залез к себе, разделся, уже засыпая, повесил рубашку и брюки на перекладину в изножье и заснул, как провалился.
Разбудил его только шум пришедших на обед, и он даже спросонья не сразу сообразил, что такое творится.
– Рыжий, давай по-быстрому, – мимоходом бросил ему Старший, – обед проспишь.
В умывалке толкотня, разбирают развешенное на просушку бельё, некоторые прямо тут же переодеваются в сухое, а то прихватит по-мокрому холодным ветром… тады только молись, чтоб кровяница не привязалась.
– Давай, мужики, обед стынет! – орет дневальный.
– Заткнись, Губоня, без тебя знаем.
– Рыжий, ты щас где?
– На складе, – бросает на ходу Гаор, натягивая поверх подсохшего белья комбез.
Носки… вроде эта пара посуше, её и надевать, а другая пусть сохнет, постирать бы, не сообразил сразу, а теперь некогда, вечером обе пары стирать.
– Губоня, моё на трубу тогда.
– Валите, мужики, знаю.
Вроде совсем недавно ел, а сел за стол и накинулся на еду, как скажи после карцера – удивился про себя Гаор, быстро, наравне со всеми, хлебая суп.
– Рыжий, – позвал его Булан.
Гаор поднял на него глаза.
– Ну?
– А куда это хозяин тебя дёрнул?
– Снег трактором чистить.
– Ну-у? – удивились соседи по столу.
– А ты могёшь?
– Могу, – кивнул Гаор.
– А такую, ну, хозяйскую, тоже могёшь?
Гаор понял, что говорят о легковушке, и кивнул.
– И легковую могу.
– Каку-каку?
– Легковую, – повторил Гаор и стал наскоро, между глотками объяснять, какие бывают машины.
– И все могёшь?
– Все не все, – Гаор уже дожёвывал кашу, – а многие да.
– Что умственность-то значит!
– Паря, а выучился где?
– В училище и на фронте, – ответил Гаор, вытряхивая себе в рот последние капли киселя и переворачивая кружку вверх дном.
Зачем так делают, он не понимал. Ведь как ни старайся, а что-то остаётся, а значит, стекает по стенкам на стол и потом его приходится отмывать, лишняя работа, но поступал как все. Коль попал на такой Устав, то и живи по Уставу.
– Вечером доскажешь, – встал из-за стола Зайча.
Вместе со всеми встал и Гаор, поклонился Матери и сидевшей за их столом Мааньке. Матуня, Мамушка и Матуха ели за женским столом, вроде и Маманя – главная по кухне и вообще хозяйству – там же.
Построение в коридоре. Плешак радостно ухмыляется ему и быстро шепчет.