Мир Гаора
Шрифт:
– Иди, - сказал, не глядя на него, Чалый, - разденься и целиком обмойся.
– Хоть и такая, а всё вода, - так же глядя в сторону, кивнул Зима, - на голову вылей и рот промой.
Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На "губе" нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться.
– Одевайся, застудишься, - сказали сзади, и он понял, что очищен.
И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.
Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Водаматёрая, вода материна, вода мёртвая. Похоже...
– Заходи.
Он зашёл со всеми в камеру. Надо бы одежду просушить. Оделся-то он прямо на мокрое тело, и его уже начала бить дрожь, а сушиться... только движением. Место, где лежал маньяк, похоже, тоже считается очищенным, там как раз мальцы в чёт-нечёт дуются, так что если он рядом встанет...
– Рыжий, а сейчас ты чего?
– Одеж...ду... су...шу...
– раздельно ответил он между отжиманиями.
– Надо же, удумал.
– А чо, мы в поле так же, прихватит дожжом в пахоту аль на покосе, ну и пока допашешь, то и просохнешь.
– Рыжий, ты ж не поселковый, отколь знаешь?
– В армии на марше сохнут, - ответил, отходя от стены, Гаор.
– Бегом греемся, штыком бреемся.
Старое присловье выскочило само собой, он, только сказав, сообразил, что к бритью здесь отношение особое. Но спросили его о другом.
– А штык - это чего?
Что есть не видавшие слонов, Гаор мог поверить, но чтоб штыка не знали?! Он растерялся, и ответил за него Чалый.
– Ну, ты и чуня, Малец! Это нож такой у винтовки.
Дальше последовало абсолютно неуставное, но от этого не менее точное описание.
– А чуня это что?
– рискнул спросить Гаор, вспомнив своё намерение учить язык.
– Нуу, - Чалый полез всей пятернёй к себе в затылок, взъерошив и без того спутанные волосы, - ну, поселковых так зовут, кто акромя хлева с полем и не знает ни хрена.
– Сам ты чуня, - обиделся Малец, - ты без них зимой проживи. В бахилах одних зябко, в раз ноги поморозишь.
Гаор кивнул, обрадованный таким поворотом разговора. И прозвище узнал, и что это обувь. Значит, бахилы и чуни. Зимой без них ноги поморозишь. Запомним. А ноги как раз растереть надо, а то находился по мокрому. Он сел на нары и стал растирать ступни.
– Ну, так как, Рыжий?
– негромко спросил его Седой, - может, хватит темнить?
Гаор удивлённо вскинул на него глаза. Седой улыбался, но глаза его были серьёзны и даже настороженны.
– Так как ты на тот суд попал?
Гаор сообразил, что Седой может посчитать его за осведомителя или ещё кого из того же ведомства, а это грозило вполне серьёзными неприятностями.
– Судебное заседание было открытым, - осторожно ответил он.
– Любой мог зайти.
– Вот так шёл и зашёл?
Гаор кивнул.
– И всё так запомнил?
Здесь он мог ответить честно.
– У меня память хорошая. Да и такое услышишь, так не забудешь.
– Допустим. А про тихушника откуда узнал?
– Пока слушал, догадался.
– И больше тебе нечем заняться было, как в суде сидеть и слушать?
...Про суд ему сказал Жук. Что будут судить маньяка, о котором уже писали и шумели все газеты, и обещал провести по своей адвокатской карточке как помощника. Он кинулся к Кервину, взял, на всякий случай, карточку разового поручения от газеты и еле успел забежать домой переодеться в штатское, здраво рассудив, что в помощника-ветерана никто не поверит. Он успел, проблем на входе не возникло. Зал был почти пуст, хотя процесс не имел грифа закрытости. Потом он заметил нескольких мужчин в неприметных костюмах и с незапоминающейся внешностью, и в то же время очень схожих между собой. "Как, скажи, штампуют их", - шепнул он Жуку. Тот кивнул, будто склонился к бумагам. Журналистов не было. Он уже покрутился по разным местам, и многих знал в лицо. Пойманный маньяк - сенсация! И ни одного журналюги. Это была третья странность. И невнятица в выяснении обстоятельств поимки. Получалось, что маньяка долго прикрывали, а потом прикрывать перестали, и тот сразу вляпался, попался на горячем, потому что... потому что был уверен в безнаказанности. И произошло это... когда в число его жертв попали чистокровные, и убитых мальчиков стало больше, чем девочек. Но всё это он сообразил потом, а тогда только сидел рядом с Жуком, задыхаясь от бешенства. И писал так же...
– Так тебе это интересно было?
– насмешливо спросил Седой.
Гаор вздохнул. Темнить действительно не имеет смысла.
– Нет, конечно, у меня было поручение. От газеты.
Седой удивлённо негромко присвистнул.
– Однако, новость. С тобой, Рыжий, не соскучишься. Так кто ты, Рыжий?
И тут он сорвался.
– Раб, обращённый раб, вот я кто!
Он сразу пожалел о своей вспышке, но тут к решётке подошёл надзиратель и указал на него дубинкой. Гаор слез с нар и пошёл к решётке.
Надзиратель выпустил его и погнал по коридору к выходу. Опять лестницы, тамбуры, коридоры. Когда его водили к врачу, он от вспыхнувшей вдруг дикой сумасшедшей надежды как-то даже не замечал, что вокруг так же проводят навстречу и на обгон по одному и группами рабов, а сейчас обратил внимание и опять подумал про конвейер, какая это огромная машина - рабство. И как мало он знал об этом, и не думал, и читать не приходилось. И это то самое - все знают, и никто не говорит.
Опять тамбур, где он разделся, бросив одежду у стены в ряду таких же кучек.