Мир «Искателя», 2004 № 04
Шрифт:
В автомобиле разместилось пятеро человек, четверо из них были одеты как на подбор в одинаковые темные костюмы, фасоном не отличающиеся друг от друга. Сидевший же на заднем сиденье человек, немногим моложе прочих спутников, серьезно от них отличался. Хотя бы тем, что находился в настоящий момент без сознания.
Кровь, выступившая из кожи, уже запеклась темною коркой, образовав неширокую борозду, которая резко выделялась на фоне поблекшего, обескровленного лица. Не выветрившийся до конца сладковатый запах хлороформа, витавший в салоне машины, подтверждал предположение, что виной бездвижности молодого человека не только и не столько запекшийся шрам.
Двое в одинаковых костюмах привели молодого человека в чувство. Тут же обнаружилось, что, помимо
Еще раз оглянувшись, выбравшиеся из машины поволокли молодого человека в лесок. Почва была прокисшей от стаявшего снега и недавнего дождика и хлюпала под ногами, так что идти приходилось осторожно, старательно выбирая место для каждого следующего шага.
Когда все трое удалились от машины метров на десять и добрались до первого сугроба, из автомобиля вылез водитель. Он тут же наклонился в салон, услышав голос единственного оставшегося пассажира, усталый голос, отдающий последние распоряжения. И снова выпрямился.
Увидев, что на него смотрят, он кивнул отошедшей троице. Один из спутников поднял руку к затылку молодого человека.
Послышался негромкий хлопок.
Молодой человек упал лицом в землю. Лоб его угодил как раз в край сугроба, невдалеке от которого стояли все трое. На затылке стало медленно расплываться пятно крови.
Стрелявший убрал пистолет с глушителем в кобуру под мышкой, развернулся и коротко махнул рукой. Затем, склонившись над молодым человеком, осторожно потрогал пульс, после же снял с его запястий наручники, положил их в карман брюк. И, сопровождаемый спутником, стал выбираться обратно на дорогу.
Пока они добирались, единственный пассажир машины вынул из внутреннего кармана пиджака трубку сотового телефона, быстро набрал номер и теперь ожидал соединения. Ждать пришлось недолго.
— Процесс завершен полностью, — произнес он в трубку спокойным размеренным голосом, каким обычно говорят о вещах обыденных, успевших войти в привычку и не вызывать ответной реакции. — Он оставлен у Катуара, на проселочной дороге, невдалеке от пансионата. Обнаружить могут к концу дня, едва ли раньше. Вы можете располагать собой до шести десяти. Наш общий знакомый будет ждать вас в это время у дверей вашей конторы для окончательного расчета.
Ответная торопливая речь в трубке внезапно прервалась. Пассажир попросту выключил телефон, не став дослушивать ответ до конца. К этому времени все, кто выходил сопровождать молодого человека, уже находились в машине. Оглянувшись, он медленно произнес:
— Думаю, нам можно не спешить.
На что получил немедленное согласие сидевших позади. Водитель вырулил с обочины и медленно развернулся на узкой трассе, стараясь не испачкать новенький автомобиль в придорожной грязи.
Через десять минут по этой дороге, но в противоположном направлении, в сторону станции, проследовал автобус. В том месте дорогу недавно заасфальтировали, поэтому водитель прибавил скорость и немного отвлекся от созерцания ненадолго исчезнувших из-под колес колдобин. Взор его был устремлен на следующую остановку, она вот-вот должна была появиться за поворотом.
— Тебе пора.
— У? — Он ткнулся лицом в шею Серафимы, поцеловал нежно пахнущие волосы. Но она отстранилась.
— Я серьезно. Посмотри на часы.
— Не хочу.
— Леш, ну ты же опоздаешь, в самом деле.
— Подождут. Шеф обязан опаздывать, иначе подчиненные обнаглеют.
— Уже без четверти двенадцать. Сейчас машина приедет.
Алексей поднял голову.
— Сима, ты невозможна.
Она выскользнула из его объятий и пружинисто, точно разбуженная кошка, поднялась, по-прежнему обнаженная. Поглядывая на мужа, подошла к окну, смахнула с лица растрепавшиеся волосы — ее гордость.
Алексей наблюдал за тем, как Серафима тянется к халату, как надевает его, медленно, нарочито лениво, как затягивает поясок, завязывает его бантиком. Халатик не скрывал
Серафима подбежала к двери, обернулась с порога.
— Собирайся, хватит нежиться. Я буду ждать тебя к обеду. Не задерживайся и не позволяй своей секретарше так откровенно тебя разглядывать. И помни, ваше общее прошлое, на которое ты так усиленно напираешь, — не оправдание.
Он улыбнулся.
— Но я…
— Вставай. — Как раз в этот момент с улицы донесся шум подъезжавшего автомобиля. — Ну вот, за тобой уже прибыли.
Серафима грациозно махнула рукой, точно изображая какую-то фигуру танца, и скрылась в душе, не потрудившись даже прикрыть за собою дверь. С того места, где находилась кровать, было отчетливо слышно, как она задвинула занавесь и открыла оба крана, что-то напевая под нос.
Тишина с улицы была нарушена призывными гудками: раз-два-три — пауза — и еще раз. Что-то вроде условного сигнала. Услышав его, Антон усмехнулся: значит, за рулем Вероника, та самая девица, о видах которой на него, единственного, Сима поминала несколько мгновений назад. Молоденькая двадцатидвухлетняя девушка с вечно голодным взглядом, невысокая, тонкая и хрупкая как тростинка, узкие бедра, едва наметившиеся груди. Вероника выглядит совершенно как подросток. И голосок у нее точно не оформился, тонкий, хрупкий, как и его обладательница, едва слышный; по телефону разговаривать невозможно, связь с ней, как через межгород. И одевается точно специально для того, чтобы эту свою озорную мальчиковость фигуры лишний раз подчеркнуть. Носит сплошь все облегающее и обтягивающее: тонкие водолазки, кофточки, неизменные лосины, да и ведет себя соответственно: раскованно, если не сказать, нахально, во всякой компании, какая окажет честь принимать Веронику, норовит этак по-особенному подать себя.
Да, впечатление определенного рода произвести она умеет. Хотя бы и на него самого. Да и Сима, конечно, приметила это, непонятно только: взревновала его или же просто решила посмеяться…
Вспомнив слова супруги, Алексей усмехнулся и принялся быстро одеваться.
Натянув рубашку и повязав галстук, он подбежал к окну. «Вольво» стоял напротив входа, сквозь легкую дымку слегка тонированного лобового стекла можно было рассмотреть лежащие на руле тонкие руки Вероники и рукава синего костюма Германа, его поверенного в делах. Рукава эти нервно двигались, Мельникову вечно не сиделось на месте, вот и сейчас, он, должно быть, сам не отдавая отчета в своих действиях, поигрывал замками «дипломата». Хотя причин для волнения не было никаких, Мельников все равно нашел бы причину для треволнений. Особенно это касалось дел, связанных с подписанием разного рода документов, что ложились в основу долговременного сотрудничества, тут уж педантизм и дотошность, скорее даже въедливость Мельникова не знали границ. Собственно, поэтому Алексей и держал его у себя в штате — на компетенцию, на профессиональную выдержку этого человека можно было положиться.
Алексей высунулся из окна, помахал рукой сидящим в машине, крикнул: — «Спускаюсь!» — и быстро захлопнул створку окна.
Он явственно представлял себе, как в эту минуту Герман снова смотрит на часы и тихо произносит про себя: «Надо бы поторапливаться», — на что Вероника, со свойственной ей легкостью отвечает: «Он у нас как всегда» и улыбается безмятежно искрящейся улыбкой, так ей идущей. Мельников, вероятнее всего, снимает очки и в который раз за день протирает их замшевым платочком, что лежит у него в левом внутреннем кармане пиджака, рядом с очечным футляром, а затем водружает легкую оправу, обратно на нос. Ему сорок семь, он разведен, и — оттого, наверное, что одинок и бездетен, — до невозможности погружен в работу. Насчет своей поседевшей шевелюры он шутит — и такое с ним случается, — раз уж поседел, так не облысею, тонко намекая на своего шефа, который к тридцати двум уже обладает серьезными залысинами.