Мир, который построил Джонс
Шрифт:
– В этом нет ничего плохого.
Нина зевнула:
– Я просто хотела бы, чтобы ты занялся чем-нибудь другим. Хотя бы шнурками от ботинок. Даже чертовыми почтовыми открытками. От чего не было бы стыдно.
– Я не стыжусь своей работы.
– Да? В самом деле?
– Я городской живодер,– спокойно сказал Кассик.– Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А еще я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев
– И все еще служишь в тайной полиции.
– Да,– сказал Кассик,– все еще. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.
Нина слегка запнулась:
– Но почему?
– Потому что Служба безопасности – меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра – это зло. Тарелка каши в восемь вечера – страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня...– он пожал плечами,– подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм – это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто-то верит, они становятся еще отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из-за чего – пустых слов!..– Он замолчал.– Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.
– Но тайная полиция... Она кажется такой ужасной, жестокой... и... циничной, что ли...
Он кивнул:
– Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из-за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.
– Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой... хотя бы этому преподобному Джонсу.
– Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог – это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина...
– ...вы сажаете его в тюрьму,– закончила Нина с непроницаемым видом.
– Нет,– поправил Кассик.– Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев,– докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем-то подкрепить свои слова. Иначе – поработай в лагере.
– Это,– она слегка улыбнулась,– это дело непростое.
– Это точно.
– Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.
– Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.
– А если я и так знаю?
– Боже мой,– сказал Кассик,– тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.
– И тебе...– губы ее задрожали,– тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?
Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.
– Мне не все равно. Вот почему я этим и занимаюсь. Мне не все равно, что будет с тобой и с остальными людьми.– Он добавил хмуро: – Но вовсе не в этом дело. С Джонсом мы провалились. Похоже, это как раз тот случай, когда блеф не пройдет.
– Почему?
– Представь, что мы говорим Джонсу: «Выкладывай, давай поглядим на твои доводы». И боюсь, этот ублюдок выложит их перед нами.
Джонс сильно изменился. Кассик молча стоял у двери и не обращал внимания на полицейских в форме, вглядываясь в человека, сидящего на стуле посреди комнаты.
За окном грохотали полицейские танки, за ними шагал батальон вооруженных солдат. Можно было подумать, что само присутствие Джонса вызывает какие-то болезненные сокращения военных мускулов. Но сам он ни на что не обращал никакого внимания. Сидел, курил, уставясь в пол, такой весь подтянутый и аккуратный. Очень похоже на то, как он сидел когда-то на своем помосте.
Но все же он постарел. Семь месяцев сильно его изменили. Отросла борода; лицо казалось зловещим в обрамлении грубых черных прядей, и во всем облике было что-то аскетическое и одухотворенное. Глаза лихорадочно сияли. То и дело он сцеплял и расцеплял пальцы, облизывал сухие губы, осторожным и беспокойным взглядом осматривал комнату. Кассик подумал, что если он и в самом деле провидец и мог знать будущее на год вперед, то эту встречу он мог предвидеть еще тогда, когда они встретились в первый раз.
Внезапно Джонс заметил его и поднял голову. Их взгляды пересеклись. И вдруг Кассик покрылся испариной: до него вдруг дошло, что уж если Джонс еще тогда согласился с ним разговаривать, да еще взял с него деньги, значит, он все предвидел. Он знал, что Кассик доложит об их встрече.
А это означает только одно: Джонс знал, на что он идет.
Из боковой двери вышел Пирсон с пачкой бумаг в руках. Одетый по полной форме, в сияющей каске и с надраенными ботинками. Он подошел к Кассику и без всяких предисловий сказал:
– Мы в дерьме. Просиживали задницы, ожидая, сбудется ли остальная его бредятина. Все сбылось. Все. Мы вляпались по самые уши.
– Но я же говорил вам,– ответил Кассик,– за семь месяцев наблюдения вы должны были получить кучу сбывшихся пророчеств.
– Получили, получили. Об этом составлен специальный доклад. И Сандерс – главный факт. Вы, конечно, слышали официальное разрешение публиковать данные о шлындах.
– Да, что-то такое слышал. Но у меня медовый месяц, и я специально не интересовался.