«Мир приключений» 1966 (№12)
Шрифт:
— Я ведь не без сознания был… Я, когда выпиваю, всегда прихожу в состояние какого-то телячьего восторга. Читаю стихи, говорю без умолку… Вот в таком восторженном состоянии обычно и возил меня к Джеймсу Тарзан. А в тот день, когда мы на такси ехали, очень забавляли меня цифры шесть и девять. Наверно, это был номер такси, написанный на панели под лобовым стеклом машины. Мне казалось, что цифры захмелели… Что одна из них стоит твердо, а вторая вверх ногами. Чушь, конечно, но мало ли что может прийти в пьяную голову?
— А вы чешского писателя Чапека не читали?
— Это который написал “Войну с саламандрами”?
— Да, этот. Только я имею в виду его рассказ “Поэт”. Чапек описывает в нем, как своеобразно запомнил номер машины, сбившей женщину, один чешский поэт. Вы не читали этого рассказа?
— Нет, не читал. А “Война с саламандрами” мне понравилась.
— Но тот номер такси, который вам запомнился, не мог же состоять только из двух цифр?
— Возможно, это было 69–69 или 96–96, но сочетание шести и девяти я помню совершенно точно.
Капитан Черкесов записывает эти цифры и продолжает расспрашивать Михаила:
— А когда это было, не помните?
— Нет, не помню… Хотя постойте — девятого мая это было! Да, правильно, девятого мая. Потому, наверно, цифры шесть и девять так запечатлелись.
Капитан задает еще несколько вопросов и начинает прощаться.
— Илья Ильич выписал лекарство, — обращается он к Валентине. — Вы его непременно получите. А Михаил два дни пусть посидит дома. И не впускайте к нему никого. Как у вас с работой? Можете вы побыть с ним?
— Я взяла сегодня отпуск на неделю за свой счет.
— А если мне звонить будут? — спрашивает Михаил.
— Вы вообще не подходите к телефону, а Валентина Николаевна пусть отвечает, что вы больны. Или знаете что — подходите, и если это окажется Тарзан или еще кто-нибудь из банды Джеймса…
— Кроме Тарзана, мне обычно никто больше не звонит.
— Ну так вот, если он позвонит, вы сделайте какой-нибудь знак Валентине Николаевне, а сами постарайтесь поговорить с ним как можно дольше. А вы, Валентина Николаевна, побыстрее зайдите к кому-нибудь из соседей и позвоните мне. Есть у вас кто-нибудь поблизости, от кого вы смогли бы мне позвонить?
— Я дружу с дочерью наших соседей, у них есть телефон.
— Вот от них и позвоните. А если меня не будет, скажите, что вы Ясенева, мои коллеги будут знать, что делать. И вообще, если я вам зачем-нибудь понадоблюсь, звоните мне вот по этому телефону.
И он записывает на вырванной из блокнота страничке свой служебный номер. Потом подробно расспрашивает Михаила, как выглядит Тарзан, и уходит вместе с Ильей Ильичом. А когда дверь за ним захлопывается, Валентина встревоженно спрашивает брата:
— Почему ты не рассказал мне об окровавленной рубашке, а выложил все это работникам милиции?
— Я и им не собирался рассказывать…
— А почему же рассказал?
— Сам не знаю… Показалось вдруг, что, увидев кровь на моей рубашке, они мне больше поверят…
Валентина смотрит на него таким взглядом, будто перед нею сумасшедший.
— Ну, знаешь ли, Михаил, тебе обязательно нужно показаться психиатру!
— Покажи тогда меня еще и ветеринару.
— Глупо остришь. Да и не до острот сейчас… При чем тут ветеринар?
— Я от кого-то слыхал, будто в каждом мужчине живет зверь.
— От Джеймса, наверно? Но ты ведь не мужчина еще…
— И не буду им, наверно, — тяжело вздыхает Михаил. — Я просто ничтожество и самый заурядный трусишка, однако не сумасшедший.
— Нет, ты настоящий сумасшедший! — злится Валентина. — Разве не может кровь на твоей рубашке оказаться одной группы с кровью той девушки? Чем ты тогда докажешь, что не участвовал в ее убийстве?
— Пусть будет что будет, — снова вздыхает Михаил. — И пусть уж лучше они меня посадят, чем Джеймс или Тарзан зарежут…
Капитан Черкесов давно уже выключил магнитофон, но никто из приглашенных экспертов не произносит ни слова. А эксперты тут самые необычные: специалисты по звукозаписи, два врача из бюро судебно-медицинской экспертизы, известный актер, кинорежиссер.
— Да-с, жуткую сценку вы нам продемонстрировали, — первым нарушает молчание актер. — И чертовски все натурально…
— Кроме реплик Ясенева, — добавляет режиссер. — Они явно из другой пьесы, если только все это можно назвать пьесой. У меня почти безошибочное чутье на этот счет. То, что произносит Ясенев, звучит в ином ключе, чем все остальное.
— А я бы этого не сказал, — возражает ему актер. — Его голос такой же хмельной, как и у всех остальных, и слова вполне соответствуют происходившему.
— А что скажут медики? — обращается капитан Черкесов к представителям судебной медицины.
Врачи пожимают плечами.
— Нам впервые приходится участвовать в такого рода экспертизе, — замечает один из них. — Что касается предсмертной агонии убитой девушки, — подлинность этого у меня лично не вызывает никаких сомнений.
— А зачем им это? — недоуменно разводит руками актер. — Зачем записывать все это на пленку? Может быть, они садисты? Вам это не кажется, доктор? — обращается он к врачу.
— Да, возможно. Тот, кто записал все это на пленку, мог сделать это из садистских побуждений.
— А может быть, ему понадобилась эта запись и для какой-то иной цели, — задумчиво произносит второй медицинский эксперт. — Может быть, ему нужна было запутать в это преступление Ясенева, фамилию которого, как мне показалось, произнес кто-то слишком уж четко.
— Да, это верно, — соглашается с ним актер. — Всех по кличкам, а его по фамилии…
— Ну, а какова точка зрения акустиков? — спрашивает Черкесов специалистов по звукозаписи. — Можно ли установить, в помещении это записано или на открытой площадке?