«Мир приключений» 1966 (№12)
Шрифт:
— На слух воспринимается это, как запись на открытой площадке, — заключает один из акустиков. — Тут нет отзвука от стен и акустической обратной связи. Отражения от стен особенно были бы заметны в области средних и высоких звуковых частот. Зато довольно отчетливо слышен шум ветра. От этого при записях на открытых площадках очень трудно избавиться, даже если ветер тихий.
— А та часть, где слышен голос Ясенева, тоже записана па открытой площадке? — снова спрашивает Черкесов.
— На слух это трудно определить. Запись его голоса могла быть уже потом переписана на фон основной пленки, а не подклеена к ней. Все это нужно проверить специальной исследовательской аппаратурой в лабораторных условиях.
— Я вполне согласен с моим коллегой, — одобрительно кивает звукооператор из киностудии “Мосфильм”. — Без приборов утверждать что-нибудь очень трудно.
— Тогда у меня еще одна просьба, — обращается к акустикам Черкесов. — Снимите, пожалуйста, с этой лепты копию, или даже несколько копий. Это может понадобиться нам для опознания участников убийства Зиминой по их голосам.
А потом, когда приглашенные эксперты расходятся, Черкесов спрашивает майора Глебова:
— Вы не связались еще с оперативной группой, которая расследует нападение на Сорочкина, Федор Васильевич?
— Связался.
— Надо дать им эту ленту послушать. И непременно продемонстрируйте ее кому-нибудь, кто хорошо знал Анну Зимину.
— Я тоже подумал это.
— Ну, а как обстоит дело с наблюдением за домом Ясеневых?
— Удалось с помощью телеобъектива сфотографировать трек подозрительных типов. Один из них очень похож на Тарзана, судя по описанию Михаила Ясенева. Вот, посмотрите сами. Форменный дегенерат. Мы хоть и критикуем Ломброзо, а в чем-то он все-таки прав. Разве такой тип не может быть предрасположен к преступлению?
— Предрасположение к преступлению по антропологическим данным определяется теперь не только ломброзианцами, но и неоломброзианцами, — усмехается Черкесов, — но разницы между ними никакой. И те и другие видят корни преступности лишь в биологических свойствах личности.
— Но ведь в какой-то мере…
— Да, в какой-то мере они правы! — соглашается Черкесов. — Но биологические свойства личности — не определяющее начало. Дайте-ка мне эти фотографии — их нужно показать Ясеневу. Сестра его не звонила сегодня?
— Нет, Олег Владимирович.
— Ну, а вы что помалкиваете? — обращается Черкесов к майору Платонову — эксперту-криминалисту райотдела. — Вы наш собственный, так сказать, эксперт, а мнения своего о прослушанной магнитной ленте не говорите.
— Размышляю пока, — скромно произносит Платонов, — потому и не тороплюсь.
Черкесов знает, что Платонов слов на ветер не бросает и прежде, чем придет к какому-либо заключению, взвесит все не один раз.
— Одно только несомненно, Олег Владимирович, — раздумчиво произносит майор, — запись на этой ленте велась не нашим магнитофоном. Это какой-то иностранный на батарейках или аккумуляторах.
— А отсюда вывод…
— Нет, пока никакого вывода. Такой магнитофон можно было и в комиссионном магазине на Смоленской площади купить.
— Согласен с вами — не будем торопиться. Ну, а как у нас дело с поиском такси, Федор Васильевич? — снова обращается Черкесов к майору Глебову. — Подключили к нашей группе еще кого-нибудь? Начальство обещало.
— Да, подключили двух лейтенантов. Прямо из милицейской спецшколы. Им я и поручил поиски шоферов такси, ездивших вечером девятого мая на машинах с интересующими нас номерами. Но пока никаких результатов.
Капитан Черкесов смотрит на часы — рабочий день в райотделе давно уже окончен.
— Пошли по домам, — говорит он своим коллегам. — Всего все равно не переделаешь, а срочного ничего пока нет.
Сам он остается еще на несколько минут. Ему спешить некуда, он человек холостой.
“А что, если съездить к Ясеневым?” — мелькает вдруг неожиданная мысль.
И, не раздумывая более, он едет к себе и переодевается в штатское. От его дома на Большой Грузинской до улицы Герцена, на которой живут Ясеневы, недалеко. Черкесов не торопясь идет к ним пешком и думает почему-то не о Михаиле, а о Валентине.
“Дома ли она сейчас? Должна быть дома — вечером она Михаила одного не оставит…”
— А знаете, я ведь почему-то ждала вас сегодня, — открывая ему дверь, простодушно признается Валентина.
— Значит, я могу не считать себя незваным гостем? — шутит Черкесов. — Ну, а как наш больной?
— Днем чувствовал себя неплохо, а к вечеру захандрил. Вернулись прежние страхи…
— Ну, что ты все из меня какого-то неврастеника делаешь? Обиженный Михаил выходит из своей комнаты.
— Добрый вечер, товарищ капитан! Или, может быть, мне полагается гражданином капитаном вас называть?
— Называйте меня лучше Олегом Владимировичем, — улыбается Черкесов. — Да посмотрите-ка на эти вот фотографии. Не узнаете ли кого-нибудь?
Михаил внимательно всматривается в лица, а Валентина удивленно восклицает:
— Одного и я знаю! Это же Верочкин поклонник!
— А мне никто из них не знаком, — разочарованно возвращает фотографии Михаил.
— А какой же из них Верочкин поклонник? — любопытствует Черкесов, повернувшись к Валентине.
— Да вот этот. Ужасно некрасивый, но безумно, и притом безнадежно влюбленный парень, — смеется Валентина, указывая на одну из фотографий.
Взглянув на нее, начинает смеяться и Черкесов.
— Не правда ли — ужасный урод? — спрашивает его Валентина.
— Я смеюсь совсем не потому… Мы ведь за Тарзана его приняли. Он почти весь день возле вашего дома околачивался.
— Ну, это-то понятно. Он сейчас в отпуске, вот и торчит целыми днями под Верочкиными окнами. Она даже в милицию хотела жаловаться.