«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
— Допустим, — согласился Барабанщиков и уже нетерпеливо спросил: — Однако я не пойму, в чем ты со мной не согласен?
Никифоров оценил и эту нетерпеливость командира: и так уж надолго разговорились, а дел у Барабанщикова невпроворот. И Семен постарался преодолеть свою врожденную крестьянскую обстоятельность и неторопливость и заговорил поспешно и сбивчиво:
— Да вот из этого какая картина выходит: таким, как Колька, потом цены не будет… Ненависти к врагу в нем хоть отбавляй. А обучить морскому делу — это легче, чем научить врага ненавидеть… Понятно я объясняю?
— Понятно, — сказал командир и посмотрел на Русакова, тот согласно кивнул.
Никифоров не замедлил воспользоваться их общим согласием и уже решительно сказал:
— Вот и выходит, что Кольку юнгой надо оставить.
Барабанщиков неопределенно пожал плечами, посмотрел на штурмана и с сомнением сказал:
— Не знаю. Я готов отпустить раньше Русакова, чем подвергать мальчишку опасности.
И тут, совсем неожиданно для Никифорова, Русаков с несвойственной ему решительностью сказал:
— Пусть остается, Сергей Георгиевич. Дело тут не в просьбе Никифорова и всего экипажа, а в самом Кольке. Он хочет остаться, это ему сейчас нужно.
ФЛАГ НА ГАФЕЛЕ
Спустившись с мостика, Никифоров пошел на полубак покурить. Хотя он и был доволен разговором с командиром, но судьба Кольки так и осталась нерешенной; даже если капитан третьего ранга Барабанщиков поддержит его просьбу, неизвестно, согласится ли командир дивизиона — человек суровый и требовательный, неуступчивый во всем, что касается уставов и наставлений. Конечно, но уставам Кольку никак нельзя держать на корабле даже в мирное время, тем более — когда идут боевые действия… Да ведь та же война и порушила этот порядок, теперь вот и в пехоте появились сыны полков и кое-где на кораблях приютили мальчишек, правда повзрослее Кольки, но какая разница — тринадцать лет или пятнадцать?..
— Что такой невеселый, Семен? — спросил матрос Тихонов, тоже сменившийся с вахты и заглянувший на полубак покурить. — Домой ведь идем, в базу.
Раз Тихонов говорит, что идем в базу, значит, и верно в базу, радисты всегда узнают всё первыми. А Тихонов все еще надеется, что его семья отыщется. Может, и не погибли мать с женой, хотя дом и разбомбили, — а вдруг их в это время там не было! Тихонов пишет письма всем родным и знакомым и ждет не дождется, чтобы на берегу получить ответы на них. Пожалуй, зря надеется: мать-то у него больная была, параличная, куда она могла уйти из дому?
— Теперь у нас с тобой один дом — вот этот корабль, — ответил Никифоров, давая радисту прикурить от своей цигарки: спички на корабле берегли пуще хлеба.
— Это так, — согласился Тихонов. И, как всегда, ушел в себя, отчужденно глядя куда-то вдаль, за горизонт.
Так, молча, они докурили, бросили окурки в стоявший на полубаке обрез и направились было в кубрик, но тут с сигнального мостика крикнули:
— Самолеты, правый борт — пятьдесят!..
Над кораблем тотчас же взметнулась тревожная трель колоколов громкого боя, Никифоров и Тихонов бросились к трапу и уже через несколько секунд были на своих боевых постах.
Сверху, с сигнального мостика, Никифорову хорошо был виден весь корабль, ощетинившийся стволами пушек и пулеметов. С дальномерной площадки лейтенант Дроздов выкрикивал резкие, как удар хлыста, слова команд, послушные этим командам стволы одновременно поворачивались в сторону носа, и Семен сначала не понял, почему они смотрят в нос, когда самолеты противника справа. Однако, глянув назад, на кильватерную струю, сообразил, в чем дело. Эсминец, увеличив ход и чуть накренившись на левый борт, разворачивался навстречу самолетам, чтобы уменьшить видимую ширину и снизить вероятность попадания бомб.
Семен отыскал взглядом самолеты — совсем крошечные черные точки над темневшим неподалеку островком. Их становилось все больше, и вскоре небо над островком было усыпано ими, как Колькино лицо веснушками. Постепенно они увеличивались и проступали отчетливее. Самолеты шли прямо на корабль на высоте около тысячи метров.
Загрохотали тридцатисемимиллиметровые автоматические пушки — казалось, кто-то забегал по железной крыше. На пути самолетов один за другим вспухали небольшие, напоминающие кусочки ваты облачка разрывов. Они ложились довольно густо и кучно, однако самолеты благополучно проскочили первую завесу и неумолимо приближались.
Горохом рассыпались пулеметные очереди, и почти тотчас же в уши ворвался противный, все нарастающий свист. Семей инстинктивно втянул голову в плечи и ухватился за поручни. Корабль вздрогнул, точно испуганный конь, и метнулся в сторону. Вдоль левого борта метрах в двадцати пяти один за другим встали три огромных султана воды. Они поднялись выше мостика и, опадая, окропили его брызгами. «Мимо», — облегченно вздохнул Семен, следя за удаляющимися самолетами. Теперь уже можно было различить ядовито — зеленую окраску их тонких осиных фюзеляжей. Вот они накренились на правое крыло, начали разворачиваться, и тотчас Семен услышал за спиной звонкий Колькин голосок:
— Смотрите! Смотрите, дядя Семен! Они поворачивают обратно!
— А ты что тут делаешь? — строго спросил Семен. — А ну марш в кубрик!
Колька обиженно шмыгнул носом, нехотя побрел к трапу, но вниз не спустился, увидев, что Никифоров опять наблюдает за самолетами.
Теперь они заходили с кормы, но уже на гораздо большей высоте — видимо, опасались корабельной артиллерии и пулеметов. А корабль готовился к новой схватке. Дроздов давал целеуказание и исходные данные для постановки огневой завесы, снизу доносились хриплые крики командиров орудий, в динамиках боевой трансляции стоял треск — должно быть, у радистов от сотрясения разладилась аппаратура. Вскоре этот треск утонул в частых хлопках орудий и сердитом рычании пулеметов.
Самолеты были уже почти над самым кораблем. Семен видел, как первый самолет свалился в пике и от него отделилась маленькая черная капля. «Бомба», — отметил про себя Семен и следил за ней до тех пор, пока она не упала в воду метрах и полутораста за кормой. «Мимо», — опять отметил про себя Семен и снова поднял голову. Он заметил, что один из самолетов задымился, другой уже вышел из пике, а третьего не успел разглядеть — раздался страшный грохот, что-то сильно толкнуло Семена и плечо и отбросило к другому борту.