«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
И едва забрезжил рассвет, они выбрались из кучи, отряхнулись и, натянув еще влажную одежду, двинулись по узкой полоске песчаного пляжа. Идти по песку было трудно, и они держались ближе к воде; там море спрессовало песок туго, ноги почти не проваливались. Они с надеждой поглядывали на море, но оно до самого горизонта было чистым, и теперь уже Шиканов с тревогой спросил:
— Где же корабль? Неужели… — И сам же опроверг: — Не может того быть…
Колька промолчал, чтобы не выдать своего отчаяния, так как все время, пока они шли, он думал о том, что корабль потопили, и ему особенно жаль было Семена Никифорова, потому что он раненый и, в случае чего, до берега ему не добраться. О себе Колька не беспокоился; с Шикановым он не пропадет, уж как-нибудь они доберутся до того домика при маяке, а там, глядишь, их выручит кто-нибудь. «Только как узнают, что мы здесь, если корабль наш потопили?» — вдруг подумал он, по и эта мысль не вызвала в нем тревоги за себя, а лишь обострила беспокойство за судьбу корабля. Но он туг же стал успокаивать себя: «Если бы корабль потопили, кто-нибудь же доплыл бы до острова. Ведь мы-то доплыли!»
И когда он увидел на песке следы, то радостно воскликнул:
— Смотрите, человечьи следы! Еще мокрые, кто-то недавно из воды вылез!
Шиканов тоже обрадовался, но потом пригляделся и неожиданно потянул Кольку в кусты, шепотом предупредив:
— Тише. — И, когда они присели под кустом, пояснил: — Следы-то не наши. Подошвы, видишь, рифленые, у наших таких нет. Ты вот что: полежи тут, только не высовывайся. Если и появится кто на берегу, не обнаруживай себя ни в коем случае. Понял?
— Понял, — прошептал Колька и попросил: — А можно, и я с вами пойду?
— Нельзя. Понимаешь, это может быть чужой человек.
ПОТЕРЯННЫЕ СЛЕДЫ
То, что с начала войны на островке никого из наших не осталось, Шиканов знал. Немцев островок тоже особенно не интересовал; даже в ту пору, когда они захватили близлежащее побережье, островок оказался незанятым. Во-первых, он лежал вдали от коммуникаций, а во-вторых, море на подходах к острову было усеяно минными полями и банками, и лишь месяц назад здесь протралили узкий фарватер, которым и шел эсминец, когда на него налетели немецкие самолеты. Но может быть, немцы пронюхали про этот фарватер и специально высадили сюда наблюдателей, чтобы они сообщали о проходе кораблей и наводили на них авиацию? Может, эти наблюдатели и навели самолеты на эсминец?
Но следы свежие — тут Колька прав — и ведут лишь в одну сторону — от моря. Может, только этой ночью и высадили-то? Скажем, с катера. От того места, где они лежали с Колькой, это километрах в полутора; мотор катера они могли и не услышать, а может, и не с катера высадили, а со шлюпки.
Следы вели в кустарник, и Шиканов ползком пробирался сквозь него, стараясь не шевельнуть ни одной веточки. Но вот кустарник кончился, начался бор; метров десять по вдавленным в песок иголкам и веткам Шиканов еще определял, где прошел человек, но потом слой опавшей хвои стал толще, и следы потерялись. Он долго лежал, прислушиваясь. Солнце уже позолотило верхушки сосен, и вверху на все голоса распевали птицы. Шиканов вырос в городе и в птичьих голосах не разбирался. Внизу бор тоже был наполнен разнообразными звуками: легким похрустыванием, шорохами, шуршанием. Вот проползла какая-то козявка, и в редкой траве возник звук, похожий на скрип пера по бумаге. Зверек, похожий на мышь, высунул мордочку из-под коры и долго разглядывал Шиканова черными бусинками глаз, потом опять нырнул под кору, издав тоненький писк.
Вот улитка грызет ножку большого гриба, и кажется, слышен хруст. Или это хрустит ветка, которую тащит куда-то вон тот муравей?
Среди этого многообразия звуков Шиканов не услышал ничего подозрительного. Но человек, вышедший на берег, не мог далеко уйти, он был где-то здесь и должен же как-то себя обнаружить. В какую сторону он пошел? А может, и не пошел, а затаился где-то рядом?
Соленой водой разъело рану на руке, и она сильно болела. Эта боль мешала Шиканову сосредоточиться, то и дело возвращая его внимание к ране, заставляя отвлекаться от логического хода рассуждений. А рассуждал он примерно так. Если человек чужой — а похоже, что так и есть, — то он высадился сюда не безоружным. Но если он даже и не вооружен, как с ним справишься одной рукой? Взять его можно лишь врасплох. А как его застанешь врасплох, если даже не знаешь, где он? Значит, надо ждать, когда он себя обнаружит.
Он готов был ждать сколько угодно, но как быть с Колькой? Хотя и наказано ему сидеть тихо и не высовываться, но он может и не послушаться или не выдержать, обнаружит себя, и тогда… Нет, подвергать мальчонку опасности никак нельзя. Лучше держать его возле себя, чтобы, в случае чего, можно было защитить его.
И Шиканов решил вернуться. Теперь он полз еще осторожнее, стараясь не хрустнуть ни одной веткой, и после каждого движения замирал надолго, прислушиваясь к окружающим его звукам, весь сжимался, как пружина, готовый мгновенно вскочить.
То ли от напряжения, то ли от боли в раненой руке у него шумело в голове, глаза застилало дрожащей пеленой — так иногда дрожит над водой марево испарений, искажая предметы и вызывая миражи. И когда он выполз из кустов и увидел в морс шлюпку, то не поверил в реальность ее существования, подумал, что это всего лишь мираж, видение. Он встряхнул головой, но видение не исчезло. Тогда он закрыл глаза и долго лежал, уткнувшись головой в песок. Потом осторожно поднял голову, открыл глаза и сначала обстоятельно оглядел берег. Кусты, узкая полоска пляжа, желтый песок с мелкой разноцветной галькой — все было реальным. Он поднял взгляд и опять увидел шлюпку. Она была милях в полутора от берега, почти в том самом месте, где их с Колькой взрывом сбросило в море; он видел ее совершенно отчетливо, видел даже, как ритмично взмахивают весла. Значит, это не мираж, и те в шлюпке наверняка ищут именно их с Колькой. Значит, корабль жив. От радости он чуть не вскочил и не закричал, но вовремя опомнился и осторожно пополз к тому кусту, где оставил Кольку.
Но Кольки там не оказалось. В том месте, где лежал Колька, осталась лишь яминка в песке. Узкая полоска пляжа в обе стороны была пустынной, только возле мыса бродили по песку чайки, выискивая что-то.
«К БЕРЕГУ НЕ ПОДХОДИТЬ!»
Смысл последних слов, сказанных Шикановым, дошел до Кольки уже после того, как тот скрылся за кустами. «Чужой человек… Значит, кто? Немец? Ну да, такие же рифленые следы он видел тогда, на пепелище…»
От страха еще громче застучали зубы, Колька даже прикрыл рот ладонью, чтобы этот стук не был слышен. Первым желанием было окликнуть Шиканова, но Колька сразу сообразил, что его окрик может услышать и тот — немец. Ползти вслед за Шикановым? Но он, наверное, уже далеко; еще заблудишься, а Шика нов вернется и будет искать его здесь: ведь он велел никуда не уходить с этого места.
И Колька еще глубже забился под куст и стал прислушиваться. Однако ничего, кроме гомона птиц, не слышал. Но в отличие от Шиканова он вырос в деревне и в птичьих голосах разбирался.
Привычно чирикали воробьи. Интересно, как они попали на этот островок? Правда, до побережья тут не так уж далеко, но он не замечал, чтобы воробьи пролетали большие расстояния.
Стрижи издают звуки, похожие на тонкий скрип. Они обычно живут в порах на отвесном яру. Где же тут у них гнезда? Хотя скала в середине островка тоже отвесная, но не песчаная, а каменная, а в камне стрижу нору не вырыть.
В привычных звуках леса было что-то успокаивающее, они напоминали о том времени, когда до войны мать брала его в лес по ягоды или по грибы и учила распознавать голоса птиц. Однако воспоминание об этом времени опять растревожило его, ему стало горько и так одиноко, что он заплакал.
А тут еще эти чайки. Они летали под самым берегом и тоже плакали — отчаянно, как деревенские бабы на погосте. На них сердито каркнула сорока и тут же умолкла. Это удивило Кольку: обычно сороки болтливые, их трудно остановить. Может, ее кто спугнул? Ну да, так и есть. Вой спорхнули с куста воробьи — наверное, это возвращается Шиканов.