Мир Сатаны
Шрифт:
Короткий период беременности не означает, что итриане рождаются с плохо развитой нервной системой. Быстрый метаболизм полета ускоряет процесс деления клетки. Этот процесс концентрируется скорее на шлифовке отдельных частей тела, нежели на увеличении их размера.
Тем не менее младенец-итрианин требует большей заботы и большего количества еды, чем земной. Родители должны кооперироваться, искать корни полового равенства или почти равенства всех итрианских культур.
Подобным образом невозможно было бы сохранить при примитивных условиях быстрое воспроизведение потомства. Может быть, в этом причина того, что женская особь способна к овуляции через год — итрианский год равен примерно половине земного, — а не через два года после того, как родит. Половые инстинкты не играют особой роли в иные периоды, кроме этого. Тогда же они становятся бесконтрольно сильными как у женской, так и у мужской особи. После того как интеллект развился до определенной степени, стали играть немаловажную роль территориальные моменты. Родители желают в подобный период оградить своих высокородных дочерей от ищущих случая мужских особей. В дальнейшем муж и жена не желают тратить сильное, но редкое возбуждение на чужих.
Сексуальный цикл не является полностью неподвижным. Как правило, он заканчивается скорбью. Несомненно, это является находкой самой природы, желающей возместить потерю. Она как бы приносит в психику итриан черты Эроса и Токаты одновременно, и это составляет особенность именно этой расы, хотя и не очень понятную человеку. Иногда женская особь может овулировать по собственной воле, хотя подобное явление считается аморальным: в старые времена она была бы убита, теперь же ее, как правило, избегают из страха перед властью. Главным злодеем итрианской истории является существо мужского пола, которое могло по желанию достигать нужного состояния. Конечно, самым важным доказательством гибкости их природы является тот факт, что итриане с успехом приспособились в своем воспроизведении, как и во всем другом, к разнообразию условий колонизированных планет.
— Думаю, что мне больше нравится быть человеком, — сказал Рошфор.
— Не знаю, сэр, — ответил Ва Чау. — На первый взгляд, связь между полами выглядит более простой, чем у вашей расы или у моей: вы или в настроении, или не в настроении, и это все. Но я бы не удивился, если бы они оказались более тонкими и сложными, нежели мы с нашими эмоциями и моральными нормами, даже более взаимосвязаны со своей психологией.
— Но вернемся к эволюции, — говорил лектор. — В главных своих чертах она напоминает ту, что была пережита земной Африкой. Орнитоиды были вынуждены выйти из лесов в саванну. Здесь они эволюционировали от едоков-хищников к крупным охотникам, вроде аналога предка человека. То, что раньше выполняло функцию ног, стало руками и принялось делать инструменты для работы. Для поддержки тела и передвижения по земле локтевые когти стали выполнять функцию ног, ступней, а крылья превратились в подобие самих ног.
И все же разумный итрианин оставался хищным существом, причем не слишком хорошо чувствовавшим себя на земле. Примитивные охотники, нападавшие сверху с копьями, стрелами и топорами. Оружия вполне хватало, чтобы справиться с самыми крупными животными. Не было нужды кооперироваться между собой для расстановки девушек на слонов или вставать плечом к плечу, чтобы вместе идти на льва. Общество оставалось разделенным на семьи или кланы, которые редко воевали между собой, да и вообще общались.
Революция, закончившая Каменный век, не имела на первом плане сельское хозяйство, как это было в случае с человеком. Она выросла из целенаправленного выращивания и разведения крупных наземных животных, таких как маунхи, и более мелких, как длинноволосые майавы. Это стимулировало развитие некоторых изобретений: рельс, колесо и тому подобное; жизнь вынуждала итриан прочнее укрепиться на Земле. Сельское хозяйство было изобретено в помощь ведению ранчо как средство добычи корма для скота. Излишек еды оставлялся для путешествий по делам торговли, для обмена и расширения культурных связей.
В дальнейшем комплекс социальных отношений усложнялся.
Их нельзя было назвать цивилизацией в полном смысле этого слова, потому что итриане никогда не знали настоящих городов. Благодаря своим крыльям они обладали подвижностью, которая позволила им достигнуть нужной близости без житья друг около друга. Конечно, кое-какие центры неизбежно возникали: горнодобывающие, металлургические и прочие промышленные, торговые и религиозные, предназначенные для защиты в том случае, если одна группа была побеждена другой в воздушной битве. Но они всегда были маленькими, а население их непостоянным. Если не считать управляющих и гарнизона, постоянное их население составляли лишь рабы со связанными крыльями; сегодня их место заняли самоуправляющиеся машины. Перевязывание крыльев являло собой метод легкого контроля над существом. Однако, поскольку перья вырастали быстро, в обычае было давать клятву в том, что после некоторого периода службы раб получит свободу, и это способствовало миролюбивому настрою пленников. Таким образом рабство вошло в индустриальный период итрианского общества, и даже не полностью исчезло и по сей день.
«Что ж, мы возрождаем его и в Империи, — подумал Рошфор. — Согласно некоторым ограничениям закона, как наказание или как средство извлечь пользу из преступников. Как бы там ни было, мы пытаемся вернуть к жизни то, что итриане обрекают на вымирание. Насколько же мы сильнее в области морали, чем они? Насколько у нас больше прав? — Он выпрямился в своем кресле. — Человечество — это моя раса!»
Гибкая, как ива, блондинка, чья одежда носила отпечаток эсперанской старомодной склонности к простоте, Ева Дэвиссон являла собой приятный контраст с Филиппом Рошфором, о чем им обоим было хорошо известно.
Он был высоким, довольно стройным молодым человеком с атлетически развитой мускулатурой. Черты его лица были правильными и крупными.
Блестящие черные волосы хорошо гармонировали с темно-коричневой кожей лица. И он максимально модернизировал свою одежду: лихо заломленная шапочка с эмблемой Империи, отороченная золотой каймой, голубой китель, алый плащ и кушак, снежно-белые брюки, заправленные в невысокие сапожки из кожи земного быка.
Они сидели в ресторане Флервиля, возле окна, из которого открывался вид на сады и звезды.
Сонорист наигрывал что-то старинное и сентиментальное. В воздухе плыли изысканные, слегка опьяняющие ароматы. Ева с Филиппом забавлялись набором закусок и уделяли весьма серьезное внимание шампанскому. Но, однако, Ева не улыбалась.
— Этот мир населен людьми, которые верят в мир, — сказала она. — Тон ее был скорее мрачным, чем обвиняющим. — Поколениями они не содержали вооруженных сил, а полагались на добрую волю тех, кому помогли.
— Однако эта добрая воля не спасла от беспорядков, — сказал Рошфор.
— Я знаю. Я знаю! Я не стану присоединяться к тем из моих друзей, которые, узнав, что я выходила с имперским офицером, не преминут кое-что сказать.
— Если на вас нападут, это ранит сильнее. Авалон не далеко, и там большие силы.
Ее пальцы замерли на ножке бокала.
— Нападение с Авалона? Но я встречалась с этими людьми, с представителями обеих рас. Они прилетали сюда по торговым делам, на экскурсию. Я и сама не так давно летала туда. Все было так мило, что мне не хотелось возвращаться назад!
— Не думаю, чтобы манеры итриан не отразились на поведении их коллег-людей. — Рошфор постарался заставить свой голос звучать как можно более непринужденно.
Он надеялся, что это прогонит ее раздражение, вечер не должен превращаться в демонстрацию политических убеждений.
— Так же, как последние не сгладили своим примером наиболее неприятные черты итриан.
Она долго изучала его в мягком свете, прежде чем сказать:
— У меня такое впечатление, что смешанная колония не вызывает у вас одобрения.