Мир Жаботинского

Жаботинский Владимир Евгеньевич

^{Показания перед Государственной комиссией, 1937; в сб. «Речи».}

К этому щепетильному вопросу — превращения арабского большинства в Эрец Исраэль в меньшинство — Жаботинский вернулся позднее:

Утверждение, что национальное меньшинство всегда и повсеместно есть угнетаемое меньшинство, лишено каких-либо оснований. Шотландцы, уехавшие из Шотландии, и валлийцы, оставившие Уэлс, живут по всей Англии, и никто не считает их притесняемым меньшинством. Или, к примеру, говорящее по-французски меньшинство в Канаде, в провинции Онтарио. Они никак и никем не ущемлены. Советская Россия совершила массу преступлений, но никто не может отрицать, что в ней национальные меньшинства обладают подлинным равноправием — насколько вообще можно говорить о правах личности и народов в таком политическом климате. А Чехословакия — она была примером в этом вопросе. А Финляндия — там плохо живется шведскому

меньшинству? Понятно, нет ничего совершенного в этом мире и меньшинство себя чувствует всегда менее уютно, чем большинство, да и примеров, обратных приведенным выше, сыщется много. Но из этого вовсе не следует, что национальное меньшинство — это всегда трагедия. Какая-то часть любого большого народа живет в чужих странах в качестве меньшинства: англичане — в Южной Африке, французы — в Канаде, Бельгии и Швейцарии, немцы — по всему свету. Положение меньшинств зависит от политического строя стран, в которых они живут. И у мира нет никаких оснований полагать, что евреи создадут в своей стране политический строй, притесняющий национальные меньшинства, строй, который был бы «хуже», чем политическое устройство Канады или Швейцарии. В конце концов, мир узнал именно из израильских духовных источников, каково должно быть отношение к «пришельцу, поселившемуся в пределах твоих».

Только в одном-единственном случае положение национального меньшинства становится трагедией — когда оно обречено быть меньшинством повсеместно, когда нет места на всем земном шаре, где оно могло бы обрести дом и перестать считаться меньшинством, когда нет у него убежища. Не таковоположение арабов, имеющих с десяток государств по обе стороны Суэцкого канала. Любое из них — национальный дом, родина для араба.

^{Из кн. «фронт борьбы еврейского народа», 1940.}

Как бы там ни было, но сегодня и евреи, и арабы стоят перед необходимостью. И нравится это евреям и арабам или нет, но эту необходимость следует принять:

Существует огромная разница между Эрец Исраэль и любой другой страной мира со смешанным населением... В иных местах источник конфликтов и трений — это амбиции, какая-то часть населения непременно хочет властвовать над другой (так, по крайней мере, считает более слабая часть). Возможно, такие амбиции не лишены оснований, или кажется, что они не лишены оснований, или их можно как-то оправдать. Ибо стремление властвовать заложено в самой природе человека, и только ангелы небесные способны это стремление в себе обуздать. Но в любом случае это — всего лишь амбиция, не обусловленная жизненной необходимостью,— «здоровый аппетит», а не голод.

Иное дело в Эрец Исраэль. Все неудобства, причиняемые нееврейскому населению Страны потоком иммигрантов, продиктованы трагической необходимостью, ибо иммигранты нуждаются в убежище. Тут нет никаких амбиций, никакого желания властвовать над кем-либо. Во многих случаях этот поток никак не связан с личной волей отдельного иммигранта. Ибо во все времена массовой эмиграции многие и многие предпочли бы не оставлять насиженных мест, если б это было возможно. Причина этого потока — настоящий голод, жажда обретения родины, стремление людей найти, наконец, убежище. Если арабы предпочтут уйти из Страны, то сам факт их ухода будет указывать на то, что им есть куда уйти, что у них «где-то еще» есть национальный дом. И этот спор между «бесприютным» и «имеющим несколько домов» есть отголосок тенденции нашего времени к справедливому разделу мира. И «обездоленный» не должен чувствовать себя виноватым, если весы наконец-то придут в равновесие, т. е. сделают то, что им давно пора было сделать.

^{Там же.}

Общество изобилия

«У современной молодежи... столь гигантский аппетит к личному благосостоянию, какого не было на протяжении всей истории».

«Общество изобилия» — понятие в социологии для определения фактов и тенденций, возникших, в основном, в западном мире после Второй мировой войны. В действительности, первые признаки подобного общества наблюдались за двадцать лет до того в Соединенных Штатах, перед большим экономическим кризисом. Но тот, кто помнит печальную экономическую реальность, бывшую в Европе в двадцатых-тридцатых годах нынешнего века, ужасающую статистику миллионов безработных и бездомных, борьбу за каждое рабочее место,— с трудом поверит, что уже в те дни Жаботинский предвидел приближение будущего «общества изобилия» (не называя его, разумеется, данным термином). Это предвидение не было экономически обосновано, а строилось исключительно на предположении, что существующий капитал будет тем или иным образом распределен и станет достоянием самых широких слоев общества. Жаботинский верил, что стремление к изобилию приведет в итоге к самому изобилию. В любом случае, материальные запросы, погоня за роскошью — эти настроения завладели коллективной душой молодежи того времени:

У современной

молодежи, с общественно-социальной точки зрения, столь гигантский аппетит к личному благосостоянию, какого не было на протяжении всей истории. Повышенный аппетит, как известно каждому, не является непременно следствием голода; он рождается в тот момент, когда бедняк впервые пробует и познает вкус настоящих сладостей. В былые времена бедняк вообще не знал самого понятия «излишества». Он что-то слышал о них, но никогда не видел своими глазами, что и предопределило умеренность его притязаний. Известен анекдот о мечте русского крестьянина: «Если бы я был царь, я украл бы сто рублей и... сбежал». Однако организованная общественная «мечта» масс не ушла далеко от этого анекдота. В годы моей юности рабочее движение излучало подлинный восторг, произнося известные лозунги: «8 часов работы, 8 часов сна, 8 часов отдыха, 8 шиллингов в день» — или же проще: «жить в труде или умереть в работе». Притязания бедняков имеют сегодня иной оттенок, но ждите: когда нынешняя молодежь займется взиманием налогов, тогда вы услышите совершенно другую песню.

^{«Еще раз о душе молодежи», «Хайнт», 4.5.1928 г.}

Каким образом возникло, и почти мгновенно, это стремление к изобилию? Какой фактор породил эту перемену в умонастроениях и претензиях молодого поколения? В коротком, но содержательном очерке Жаботинский указывает на «виновника» — новый медиум в духовной коммуникации, влияние которого постоянно возрастает:

Я обязан сослаться на духовный фактор, который не пользуется особыми симпатиями среди публицистов, ревностно оберегающих свою респектабельность,— я имею в виду кинематограф. Уважающий себя человек пера сочтет оскорбительным расценивать белый экран как «духовный» фактор, значение и влияние которого соразмерно литературе и журналистике. В одном я соглашусь с ним: их воздействие несравнимо, ибо по своему влиянию, в особенности на молодежь, кинематограф значительно превосходит любую самую популярную книгу, переведенную на десяток языков,— ее тираж не достигает десятой части зрителей самого глупого кинофильма. Сколько людей во всем мире проведут вечер за чтением книги — и сколько просидят в многочисленных кинотеатрах, заполнивших земной шар от полюса до полюса?

Но не количественный фактор — главное. Фильм превосходит печатное слово по своей силе и с множества других точек зрения. Самая хорошая книга может «завладеть» читателем, лишь если он обладает достаточной фантазией для воспроизведения подлинно живой картины на основании рассказанного или описанного. Фильм не рассказывает и не описывает, он показывает, не опасаясь при этом плохого переводчика,— он пользуется одними средствами выражения и в Чикаго и в Токио. Он — короткий, в то время, как книга — длинная...

^{Там же.}

Какие сцены кинофильмов сознательно или подсознательно волнуют душу молодежи и масс в целом? Жаботинский отвечает:

Известно, что наибольшей популярностью пользуются фильмы, показывающие роскошь. Какое богатство, какие дворцы, какие наряды! Но у меня есть «нищенское» подозрение, что в действительности всего этого, возможно, и не существует. Вряд ли какая-нибудь королева доставляет себе «удовольствие» каждое утро надевать новый роскошный халат, какой носила госпожа Норма Тальмариш, вчера на моих глазах пролившая на него кофе. Но в то же время в кинотеатре сидели 500 девушек из рабочего класса, и они верили виденному. Сделайте простой арифметический подсчет: помножьте эту цифру на число кинотеатров в рабочих кварталах каждого города, а затем — на 52 воскресенья в году, и так на протяжении 20 юношеских лет... Впрочем, о магнетической силе белого экрана я уже говорил. Еще одна деталь: я пишу о рабочем классе, а есть еще десятки миллионов представителей средней прослойки, притязания которых еще более обострены...

^{Там же.}

Жаботинский пришел к заключению, что результаты этого постоянного влияния на душу молодежи не замедлят сказаться:

Прогноз относительно молодежи, постоянно подвергающейся подобному влиянию (даже не учитывая всю социальную пропаганду, которая является дополнительным могучим фактором, но на нем я не буду останавливаться, ибо он известен всем), прогноз этот ясен: борьба за обладание богатством и за достижение благ принесет с собой неописуемую горечь. Любой закон, который улучшит условия жизни неимущих, лишь усилит их аппетиты. Законодательство нашего времени отнюдь не способствует сглаживанию социальных конфликтов, напротив: около пятидесяти лет назад это была борьба между теми, кто был лишен всего, и обладателями всех благ — борьба, цель которой была достичь минимума. Отныне это будет война между теми, кто уже давно достиг минимума и сверх того, и теми, у кого есть больше,— в целях завладеть всем. Это уже не столкновение двух противоположностей — пропасти и возвышенности, а борьба между социально близкими соседями. Конфликт между соседями всегда более остр и ядовит, нежели война между далекими противниками, не знакомыми друг с другом.