Мираж черной пустыни
Шрифт:
— Мне нужно время, — сказала она, наблюдая, как грумы уводят лошадей, которые оставляли за собой на поле четкие отпечатки копыт. Она осознала, что день разгорается и что за ней наблюдает Дэвид Матенге.
Мона вдруг обиделась на него, на того самого мальчика, который спорил с ней несколько лет назад из-за земли. Обиделась на те злобные взгляды, которые Дэвид бросал на нее, когда Мона лежала в хижине его матери, залечивая раны после пожара. Ни с того ни с сего Дэвид Матенге стал для нее символом всех ее несчастий, источником страданий. Ему не надо было приходить в операционную в ту ночь.
Она резко вырвалась из рук Джеффри, приложила руки к губам и крикнула:
— Чего уставился?
Джеффри обернулся.
— Он все еще здесь? Я быстро прогоню его.
— Нет, я сама. Он один из наших людей. — Мона подошла к ограде и сказала: — Ты хотел поговорить с нами?
— Нет, — спокойно ответил Дэвид.
— Что нет? — спросил Джеффри, подойдя сзади. — Прояви ко мне уважение, парень.
— Нет, мемсааб Мдого.
Мона вздернула подбородок:
— Тогда не лучше ли будет вернуться к работе?
Их взгляды скрестились, между ними пробежала волна холода и невысказанной угрозы. Затем он произнес:
— Да, мемсааб Мдого, — и ушел.
— Жутко нахальный парень, должен заметить, — пробормотал Джеффри. — У него вид человека, который сам нарывается на неприятности. Я переговорю с твоим отцом. Этого парня нельзя здесь держать.
Когда они вышли с поля, Мона, обернувшись через плечо, заметила, что Дэвид снова стоит, глядя на них. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок, взяла Джеффри за руку и крепко сжала ее.
Дэвид смотрел, как они шли. Он думал о земле, которую попирали их белые ноги. Это место мать часто показывала ему: много лет назад именно здесь росло священное дерево. Дэвид дал клятву, что однажды здесь вырастет новое фиговое дерево, которое он посадит там, где теперь ходят вацунгу.
29
У Ваньиру не было зеркала, чтобы осмотреть мочки ушей и определить, хорошо ли они заживают.
Из-за давления со стороны миссионеров, которые призывали к запрету любых истязаний тела, лишь немногие молодые женщины ее возраста начинали возвращаться к старинным обычаям прокалывания ушей. Но Ваньиру гордилась своими свежими ранами. Это был знак ее предков, который к тому же доказывал, что она может терпеть боль.
Прокалывание ушей было жестоким испытанием. Первые две дырочки — ндугира в хряще в верхней части ушной раковины — делали в детстве; затем, когда девочка становилась подростком, прокалывали более крупные дырочки в мочках ушей. Ей надо было спокойно лежать, растянувшись на спине на земле, а знахарь или знахарка прокалывали уши заостренными палочками. Ей надо было носить эти палочки в течение трех недель, стоически перенося боль. Палочки из ушей Ваньиру недавно были вытащены, и Вачера Матенге — знахарка, живущая вниз по реке, промыла дырочки особым заживляющим
Но это было сущей мелочью по сравнению с тем, какое испытание ждало ее в самое ближайшее время.
Готовилось тайное посвящение. Оно устраивалось в первый раз после очень длительного перерыва, и девочки в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет должны были собраться из всех окрестных деревень, чтобы пройти обрезание согласно древним традициям. Теперь они не могли целыми неделями заниматься церемониальными приготовлениями к этому событию, которые могли бы придать храбрости и физически подготовить к тому, чтобы лечь под нож, не испытывая страха. Эти ритуалы были запрещены. Тем не менее Ваньиру проходила подготовку к своему обрезанию сама.
Большинство девочек были в ужасе от того, что им предстояло, многие должны были пройти обряд из-за давления со стороны своих родителей и братьев. Но Ваньиру ждала предстоящего обрезания с нетерпением, она приветствовала проверку силы духа болью и кровью.
Однако теперь она думала о более срочном деле и готовилась спешно покинуть хижину, в которой жила со своими двумя незамужними сестрами. Митинг Ассоциации молодежи кикую был созван в самую последнюю минуту Дэвидом Матенге, и Ваньиру не хотела пропустить его.
Дело было не в том, что мужчины хотели бы видеть ее там, скорее наоборот. Женщинам никогда не разрешалось участвовать в политических собраниях, а те из них, кто все же присутствовали на таких сходках, всего лишь приносили еду для своих мужчин, сидели и слушали, храня уважительное молчание, стараясь остаться незамеченными. Ваньиру, напротив, собиралась принять самое активное участие.
Дэвид Матенге раздражал ее. Она натянула платье через голову и от злости неправильно застегнула пуговицы.
Он был уродом, болваном, трусом. У вспыльчивой Ваньиру просто не укладывалось в голове, как такой умный образованный парень может быть таким медлительным, таким слепым, таким… слабым. Если бы она была на его месте и если бы у нее было такое влиятельное имя и сертификат нулевого уровня, если бы она получала двенадцать шиллингов в неделю, если бы только она была мужчиной, — Ваньиру знала, что могла бы свернуть горы. «Почему, — думала она, прощаясь со своей матерью, перекапывающей их маленький огород, — почему же мужчины не используют силу, которой обладают? Если бы у женщин была эта сила и власть, это был бы совершенно другой мир!»
Это была та же дорожка, по которой Ваньиру восемь лет назад вышла из миссии Грейс Тривертон. В те дни мальчишки очень жестоко обходились с ней, пытаясь запугать ее так, чтобы она перестала ходить в школу. Теперь она знала, что все это они делали потому, что одно ее присутствие в классе заставляло их сомневаться в своем превосходстве над девочками. Мужчины могли так и пребывать в полной безопасности с этой стороны до тех пор, пока женщины остаются безграмотными и постоянно беременеют, но образованные независимые женщины путали их, заставляя беспокоиться и метаться, как стадо, почуявшее запах льва. Ваньиру знала, что она угрожает их мужскому достоинству, и нарочно вела себя так, чтобы заставить их действовать.