Мираж
Шрифт:
Польские проблемы заставляли Сандерса регулярно выезжать в Зальцбург или Вену, чтобы встречаться со своими людьми, только что вернувшимися из Варшавы или собиравшимися ехать туда. Передоверить это важное дело коллегам из ЦРУ, работавшим в резидентуре в американском посольстве в Вене, он не хотел.
Сандерс сейчас тщательно готовился к очередной встрече в Вене со своим новым «приобретением» — корреспондентом агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл в Варшаве Рут Грубер — Моникой. Эта скромная, незаметная черноволосая женщина, типичная старая дева, появилась в Варшаве сразу же после того, как события там начали обостряться. С руководством ЮПИ пришлось специально договариваться о переводе Грубер из Белграда,
СКРОМНАЯ, НИЧЕМ НЕ ВЫДЕЛЯЮЩАЯСЯ из толпы женщина оказалась образцовым агентом. Ей удавалось проникать туда, куда не могли попасть асы журналистики. Через нее деятели «Солидарности» передавали инструкции, деньги, от них Рут приносила отчеты о работе, планы ближайших акций, на которые требовалось согласие американцев, дополнительные просьбы и предложения лидеров «Солидарности».
Моника не могла приезжать слишком часто в Вену. Срочные задания ей вручались через оперативника, сидевшего в посольстве США в Варшаве. Резидентура ЦРУ в Польше неоднократно требовала передать Монику в их полное распоряжение. Однако Сандерс, опираясь на поддержку Эриксона и самого Полгара, препятствовал этому, ссылаясь на то, что слишком частые встречи с Моникой в Варшаве «сожгут» агента.
На этот раз, учитывая требование главного резидента уложиться в один день, Сандерс сразу же привез Рут Грубер на конспиративную квартиру, расположенную в одном из тихих переулков в Двадцать первом районе Вены. Ранее Аллен приглашал Монику на хороший обед в отель «Захер», где она с удовольствием съедала отварную вырезку под соусом из хрена и яблок и кусок знаменитого «захерторте». А по вечерам он вместе с ней посещал венскую государственную оперу или «Бургтеатр». Сандерс понимал, что в жизни одинокой женщины мало радостных минут, и старался как-то скрасить ее одиночество во время редких приездов в Вену. Ей, видимо, импонировало, что в ресторане или в опере ее спутником был столь симпатичный молодой человек.
Разумеется, дальше их отношения никогда не заходили. Сидя в такси, которое везло его из аэродрома в Швехате в Вену, Сандерс досадливо поморщился, вспоминая намеки Полгара. Этого еще не хватало! Рут Грубер, с ее унылым лицом, гладко зачесанными назад жирными волосами, была неприятна Сандерсу. Но сейчас он был весьма раздражен тем, что резидент сократил ему пребывание в Вене с трех дней до одного.
На конспиративной квартире Сандерс угостил Рут Грубер кофе с пирожными, которые он прихватил в кондитерской на Опернринге. Затем предложил ликер или коньяк по выбору, но та отказалась.
— Извините, что мы встречаемся здесь, — сказал Аллен, устанавливая на низеньком столике магнитофон. — Но времени у нас в обрез. Мне нужно срочно возвращаться в Бонн. Да и у вас в Варшаве горячая пора.
Рут разочарованно вздохнула. Этих встреч с Сандерсом она всегда ожидала с нетерпением. После напряженной, связанной с опасностью разоблачения работы в Варшаве, после встреч с людьми из «Солидарности», взбудораженными, нетерпеливыми, спешащими скорее насладиться результатами своих хотя бы и временных успехов, короткие дни пребывания в Вене в обществе Сандерса казались ей справедливым вознаграждением.
Выпив кофе и съев два пирожных, она начала неторопливо диктовать, время от времени заглядывая в небольшую записную книжку. Внимательно слушая ее, Аллен едва сдерживал восхищение. Эта скромная женщина стоила двух-трех оперативников из их резидентуры в Варшаве, которые постоянно жаловались на «трудную и ответственную работу в Польше» и требовали повышения зарплаты.
Моника наговаривала текст около трех часов. Лишь изредка она делала небольшую паузу и выпивала стакан минеральной воды или кофе, который Аллен готовил по-турецки, зная, что она привыкла к такому кофе еще в Белграде. Наконец она кончила говорить, протянула Сандерсу свою записную книжку, которую тот должен был доставить в Бонн, и чуть свободнее уселась в кресле. Аллен, тихо сидевший напротив нее за низеньким коктейльным столиком, не скрывал своего удовлетворения.
— Дорогая Рут, — сказал он мягко, — я хотел бы передать большую благодарность нашего высшего руководства за вашу отличную работу. Я рад сообщить вам, что на ваш счет с января этого года переводится вдвое больший гонорар, чем раньше.
Рут благодарно кивнула головой, хотя деньги ее не очень волновали. Для одинокой женщины она зарабатывала вполне достаточно и в ЮПИ.
— Руководство хотело бы также передать вам некоторые новые рекомендации, — продолжал Сандерс. — Это касается в первую очередь работы с писателями и журналистами, которые сейчас хотели бы поговорить о либерализме, об изменениях в социальном строе, о плюрализме, о другой модели социализма. Так было в Праге, и это наверняка повторится сейчас в Варшаве. Успех очевиден, но необходимо также помнить печальный опыт некоторых наших неудачных, я бы сказал, недальновидных действий во время «пражской весны». Тогда некоторые публицисты слишком быстро и резко выступили с открытыми нападками на Москву, характер советско-чехословацких отношений. Нет. Сначала первая «серия», и только потом — вторая.
Работать надо не в крупных органах, а в многочисленных изданиях «Солидарности» — в их листовках, брошюрах, обращениях, еженедельниках, бюллетенях. Пусть это будет «голосом народных масс», «профсоюзного актива». У вас еще есть время прочитать наши письменные инструкции. Мне же осталось добавить совсем немного.
Аллен встал из-за стола, вновь сходил на кухню и через несколько минут вернулся оттуда с новой порцией кофе. Он разлил его в маленькие чашечки и продолжал:
— Вы знаете, я историк по образованию. Причем изучал историю распространения учения Маркса в Европе, включая, разумеется, Россию. В последнее время я специально занимался изучением многовековых отношений между Россией и Польшей и установил любопытные факты, которые нам следует учесть в дальнейшей работе.
— Но этот элемент постоянно присутствует в нашей работе. Вековое былое недоверие к России мы должны возродить и постепенно довести до точки кипения, превратить его в ненависть народа. Несмотря на то что они и соседи, и политические союзники И кое-что нам в Варшаве удалось сделать…
— Я знаю это, Рут. Но мне хотелось бы изложить свои собственные соображения.
Рут внимательно слушала Сандерса, еле скрывая на лице иронию, которую вызывали у нее разглагольствования этого способного, но, видимо, слишком самоуверенного человека. К тому же она по-женски интуитивно чувствовала в нем какой-то холодок, отчуждение, невнимание к ней как к женщине. Рут знала, что она далеко не красавица, в ее жизни ей еще никто не объяснялся в любви. Но она бы обязательно заметила его взгляд на ее стройные ноги, на ее фигуру. Она для него была, видимо, мыслящим роботом.
— Так вот, уважаемая мисс Грубер, — продолжал Сандерс, — я пришел к глубокому убеждению, что лозунгу так называемого пролетарского интернационализма мы можем эффективно противопоставить лишь одно оружие — национализм!
Два небольших экскурса. В начале пятидесятых годов в Венгрии местные власти изменили систему оценок в школах и вузах — по русскому образцу: пятерки стали отличными оценками, а единицы — худшими. До этого, как вам хорошо известно, у венгров все было наоборот. Наши люди умело тогда использовали этот просчет и сумели поднять часть студенчества и даже школьников на защиту старых добрых единиц и двоек. А как ловко использовали имя поэта Шандора Петефи! Активно работал на нас клуб его имени…