Мираж
Шрифт:
— Теперь, после образования РОВС, — говорил Артузов, — необходимо точно выяснить, кто будет вести разведку и диверсии у нас. Что они собираются делать. До сегодняшнего дня удаётся удержать кутеповцев от террора, а что будет завтра?
— Послать Якушева в Париж? — спросил Дзержинский.
— И Потапова, — напомнил Артузов. — С заданием обязательно встретиться с Николаем Николаевичем, с Кутеповым и Врангелем. Тем более Врангель верит Потапову, всё-таки он генерал-лейтенант, штабист.
Ягода скептически ухмыльнулся.
— Они ему верят, — сказал он. — Мы ему верим.
— Владимир Ильич учил, что наша задача... — начал Дзержинский, и у всех лица приобрели молитвенно-скучающее выражение. Они привыкли к тому, что руководитель ГПУ уходит от сложных вопросов с помощью банальных политических пассажей, ежедневно печатающихся в «Правде».
Когда он закончил, Артузов снова вернулся к делу:
— Если мы ничего не предпримем в ответ на создание РОВС и вдруг начнутся диверсии, нас вполне справедливо отсюда погонят.
— Якушеву я ни на миллиграмм не верю, — сказал Ягода.
— Хорошо, что у вас такая фармацевтическая точность, — сказал Дзержинский, заставив Ягоду озлобленно прикусить губу, — но у него в Москве жена и дочь и, кажется, ещё сын.
— Это его не остановит, — не унимался Ягода. — У него бабы и в Варшаве, и в Ревеле, и в Берлине, и в Париже. Наверное, и дети есть.
— Нехорошо завидовать, Генрих Григорьевич, — соизволил пошутить Дзержинский, и все засмеялись. — А ежели без шуток, то посылать Якушева и Потапова можно только в том случае, если «племянники» останутся здесь. В заложниках. Если Якушев захочет «вильнуть хвостом», Кутепов спросит с него за своих.
В конце концов решение было принято, и нарком подвёл итог:
— Посылаем Якушева и Потапова. Захарченко с мужем остаются в Москве. Отправлять не по советским командировкам, а дать отпуска и пусть лезут через окно на границе. Обязательно направить группу секретного наблюдения. Можно тех же ребят.
В коридоре закурили, и Ягода сказал:
— Умница нарком. Если по загранкомандировке кто-нибудь не вернётся, нас обвинят в пособничестве. А так — бежали.
13
Обычно Кутепову в канцелярию от Великого князя звонил барон Сталь, на этот раз генерал услышал в трубке голос барона Вольфа:
— Сегодня в Париж приезжают руководители «Треста» Фёдоров и генерал-лейтенант Потапов, — сообщил барон, — Его Императорское Высочество просил вас встретиться с ними раньше, чем он сам их примет. День приёма назначен — 5 ноября. Значит, у вас 4 дня. Фёдоров позвонит вам сегодня вечером.
Звонок барона — приказ, но разговор с «трестовцами» будет неприятный. После Михеева погиб полковник Масалин. А дела нет. Кроме политических донесений и разговоров о будущем перевороте. Если бы... Снова вперёд! Корниловцы, марковцы, дроздовцы... Существует два варианта нападения на СССР — польский и кавказский.
Кутепов вызвал Кривоного:
— Михаил Алексеевич, приготовьте оба варианта вторжения. Карты и расчёты. Чтобы всё было убедительно, чисто, понятно. Будем показывать гостям из Москвы. Учтите, что один из них генерал-генштабист.
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите доложить: к вам генерал Скоблин.
— Приглашайте.
Красавец генерал. Талантливый и храбрый командир Корниловской дивизии. Любимец всей армии. Муж знаменитой певицы. Теперь, в штатском костюме, Скоблин как-то сжался, посерел, и глаза не сверкают так, как в те критические моменты боя, когда всё висит на волоске и он командует: «Корниловцы! За Россию! Вперёд!»
Кривский поставил коньяк, бокалы, лимон.
— Я так и не знаю, Николай Владимирович, истинной причины вашего увольнения, — сказал Кутепов. — Допытывался у Врангеля, но, кроме общих слов о дисциплине, ничего не услышал.
— Истинной причины и нет. Говорят, будто ему донесли мои критические замечания о нём. Разве это причина? Разве существует командир, о котором подчинённые не говорили бы критически. Сам-то он как Деникина мучил своими речами и письмами. Может быть, хотел сэкономить на генеральском окладе? Тогда денег у армии не было. Даже Лукомскому должность не нашли. А у меня Надя гонорары получает за свой голосок.
— Странно. Я убеждён, что вы займёте подобающее место в Русской армии.
— Когда? Когда армии не будет? К этому идёт. Франция признала СССР. О нас просто забудут.
— Есть люди, которые не дают забыть о нашем Белом деле.
— Я знаю: вы говорите о себе, о своей борьбе. Поэтому я к вам и пришёл.
— Если бы вы были молодым поручиком, я через несколько дней направил бы вас в Россию с заданием. А теперь вам придётся ждать, когда мы с вами вместе войдём туда во главе армии. Это обязательно произойдёт не позднее, чем через год.
— А молодёжь охотно идёт на задание в Россию?
— Да. И это хорошо. Жизнь русской эмиграция будет оправдана в том случае, если мы будем бороться за восстановление России и готовиться и действенному служению ей. Наш первый долг — всеми средствами помогать её дремлющим национальным силам. Надо их раскачивать, толкать на борьбу, вести пропаганду, заражать своей жертвенностью. Представляете, Николай Владимирович, они идут не в рядах своего полка, а в одиночку, за тысячи вёрст от своих соратников. Как бы ни скромны были задачи, ставящиеся «походникам», им всегда грозит смерть, но не в открытом бою, не на бранных полях, а в застенке, от руки палача.
— Тяжело, Александр Павлович, думать о том, что почти все, идущие туда, не вернутся, и каждый это сознает. Но вопрос в том, целесообразна ли их гибель, принесёт ли она пользу возрождению России? Я не знаю. И никто не знает. Мы говорим, что борьба идёт, а где она? Где победы в этой борьбе?
Самого Кутепова днями и ночами терзали эти мысли, и он вдруг видел себя в какой-то мутной реке, беспомощно бьющего руками по воде, но ни на сантиметр не продвигающегося вперёд. Да и впереди нечто неясное: мираж, иллюзия... Как и страх в бою, так и эти мысли он преодолевал усилием воли.