Мираж
Шрифт:
— Да. Ланговой.
— Я не могу с ними сотрудничать, потому что они фактически примиряются с большевиками. Считают, что в прошлом величайшим благом для России было нашествие татар, а сейчас — ленинская революция. Ленин для них — новый Чингисхан. Считают, что русская кровь отравлена Западом.
— У них там два направления, — разъяснил Якушев, — одно — монархическое, другое — действительно, близко к большевикам: Советы, плановое хозяйство. Мы поддерживаем монархическое.
— Даже я в последнее время вынужден умалчивать, что стою за монархию. И вам советую: если пойдёте за деньгами к промышленникам-капиталистам в Торгпром, то не нажимайте на монархию. Они считают, что власть должна принадлежать им. Я свою позицию о будущей власти в России высказал ещё в Галлиполи: армия должна освободить Россию, а потом взять под козырёк.
Итог политической части беседы подвела Мария Владиславовна:
— Я ни черта не понимаю в политике и в партиях, но знаю, что главное в политике — это законный государь в Кремле и парад на Красной площади во главе с Александром Павловичем. По-моему, это самая правильная политика.
5
Они шли по улицам Парижа. Впервые увидела эту всемирную столицу Мария, видевшая ранее лишь Смольный институт, небогатое отцовское поместье с любимыми лошадьми и войну. Любовь к лошадям перешла в жестокое умение рубить клинком людей в конной атаке. Наверное, для того Бог и взял у неё ребёнка, чтобы она стала женщиной-воином. Первый муж погиб на германской, второй — на гражданской, третий сидит в подполье в России. А она чувствует, что и ему и ей недолго жить осталось. «Трест» как-то поддерживает её жизнь. Даже споры с Якушевым помогают держаться, а впереди ещё ждут настоящая борьба и победа. Если же всё это провалится, то у неё больше не останется сил для жизни.
В конце сказочного июльского дня они шли с Кутеповым по Елисейским Полям, потоки машин вовлекали душу в быстрое, но успокаивающе плавное движение. Закатное солнце бросало оранжевые блики на Триумфальную арку, слева висели в небе изогнутые сети Эйфелевой башни, вокруг празднично шумливые толпы, речь на разных языках. Мария разбирала два языка: иностранный и русский.
— Много русских, — сказала она.
— Здесь не много — вот повезу вас на Пигаль.
Шофёр такси вежливо приветствовал:
— Здравия желаю, господин генерал.
— Здравствуйте, штабс-капитан.
— Последнее время неприятно стало ездить — того и гляди придётся мимо советского посольства. Не могу смотреть на ихний флаг. Сколько мы таких флагов растрепали. Сейчас бы им что-нибудь устроить. И послу ихнему.
— Нам не надо мимо посольства. Везите прусский Париж — на Пигаль.
Как обычно, здесь нескончаемый русский праздник: русская речь, русская брань, русские вывески и афиши: «Кавказский погребок», «Яр», «Киностудия «Альбатрос», «Иван Мозжухин», «Чай Кузьмичев с сыновьями», «Каспийская икра оптом и в розницу»...
Мария остановилась у афиши, в центре которой фото четверых мужчин в русских национальных одеждах: косоворотки, кафтаны, сапоги гармошкой. На афише: «Александр Вертинский, Ница Кодолбан».
— О Вертинском слышала хорошее, а кто такой Кодолбан?
— Цымбалист. Можно сказать — гусляр. Только гусли маленькие. Играл для императрицы.
К удивлению Марии, она оказалась не в театре, не в концертном зале, а в ресторане «Большой Московский Эрмитаж». Меню такое русское, что и в России после революции не найдёшь: блины с икрой, расстегаи, гурьевская каша, солянка рыбная... В центре зала — большая эстрада. Вышли двое. Певец в смокинге и в длинных сверкающих штиблетах, вызывающих вопрос о размере, цимбалист — в русском костюме. Ударили струны, певец запел. Это была не песня, а заклятье. Зал затих, и в неожиданной мёртвой тишине слышались всхлипывания и рыдания, они были частью музыки.
Молись, кунак, в стране чужой, Молись, кунак, за край родной, Молись за тех, кто сердцу мил, Чтобы Господь их охранил. Пускай теперь мы лишены Родной семьи, родной страны, Но верю я: настанет час, И солнца луч блеснёт для нас. Молись, кунак, чтобы Господь Придал нам сил всё побороть, Чтобы могли мы встретить вновь В родной стране мир и любовь!— Пойдёмте отсюда, Александр Павлович, — сказала Мария, утирая слёзы. — Больше ничего не надо. Пойдёмте.
Они вновь шли сквозь праздничную русско-парижскую толпу, но не замечали её.
— Я хочу организовать убийство Красина, — сказал Кутепов. — Если советоваться с Якушевым, то, разумеется, он будет против и операция сорвётся.
— Не советуйтесь с ним. Убейте Красина.
6
— Не настанет час, — сказал Дымников, когда затихла буря оваций и рыданий, вызванных романсом Вертинского. — Там уже другая страна. А это всё иллюзия. Теперь набрали силу: «достигли силы», как написал поэт Есенин. А Вертинский поёт хорошо, но сам со своим грассированием и длинным носом похож на карикатуру старой России.
Сидели в «Большом Московском Эрмитаже» втроём: он, Мохов и Воронцов. Пили «Смирновскую», закусывали селёдкой и окрошкой, обсуждали будущее агентства в связи с намерением Леонтия куда-то уехать. Увидели Кутепова и Марию, поднявшихся из-за стола и направившихся к выходу.
— Вот и наш объект, — заметил Мохов.
— Бог его спас, — объяснил Воронцов.
— Не только Бог, — возразил Дымников. — Были и земные защитники.
— Мне отмщение и Аз воздам, — напомнил Воронцов.
— Да. Он воздаст, — согласился Леонтий, — но через кого-то. Почему не через меня?
7
Кутепов и Якушев возвращались от Великого князя довольные — Николай Николаевич заявил, что доверяет только Александру Павловичу, а с Якушевым соглашался по всем политическим вопросам и обещал «Тресту» большие деньги, как только получит их от Генри Форда. Нельзя было не порадоваться и при виде охранников, провожавших их у ворот: тридцатилетние офицеры в корниловских фуражках с галлиполийскими значками на гимнастёрках стукнули каблуками, отдавая честь.
— Это я организовал охрану, — рассказывал по дороге Кутепов. — Проверяю часто — и днём, и ночью — ни одного нарушения. Каждое воскресенье и в праздники все офицеры-охранники, не занятые службой, приглашаются к обедне в домовую церковь Великого князя, а затем к нему на завтрак. Все они — галлиполийцы. Но, знаете, даже здесь нашлись завистники, мол, почему Кутепов берёт только своих? Да потому, что Кутепов здесь начальник и принимает в охрану тех, кого считает нужным.
— Великий князь очень любит вас и ценит. Нашему «Тресту» это лестно. Уж не забудьте о нас, Александр Павлович, когда будете делить деньги Форда.