Мираж
Шрифт:
— Вон туда смотри, на лесок, — сказал один из конвойных, — чтобы солнышко глаза не жгло.
Поручик выстрелил неудачно — пуля попала куда-то рядом с ухом, и Кирпичников повернул к нему залитое кровью лицо и завыл. Поручик торопливо выпустил весь барабан, и Кирпичников грузно завалился ему под ноги, искорёженным окровавленным лицом в пыль.
— Тем хохлам за забором прикажите закопать, — сказал адъютант Кутепова конвойным.
Поехали дальше, генерал даже не оглянулся. Спросил:
— Вы
— Да нет. Забыл. Так, на уровне «как вы себя чувствуете?»
— В артиллерии не требуется знание французского языка. Вы знаете, капитан, что планируется объединение всех батарей в «Артиллерийскую генерала Маркова бригаду»?
— Слышал.
— Возможно, и вы получите батарею. Хочется?
— Сразу после ранения... Тяжело...
— Да. Спешить не надо. Тем более, скоро начнётся решающее наступление на Москву, и продвижение по службе пойдёт быстро.
Вдоль Сумской, от Метрополя до сада, по тротуарам стояли шеренги солдат и офицеров в новых мундирах с корниловской нашивкой. Макаров был очень занят организацией трёх банкетов: в Гранд-отеле, Буффе с цыганами и в особняке командующего. Не нашёл времени поговорить, но взглянул на Дымникова с некоторой злостью и даже погрозил кулаком.
Машина Май-Маевского со свитой и адъютантом выехала навстречу четырём английским автомобилям, подъезжавшим со стороны вокзала. Леонтия усадили в большой открытый автомобиль, забитый офицерами. Отсюда он хорошо видел церемонию.
Машины гостей остановились, Май-Маевский вышел Навстречу генералу Бриксу, встретил его какой-то короткой речью и повёл вдоль выстроенных шеренгами войск. Сухощавый рослый англичанин шёл впереди, командующий Добрармией с колышущимся животом двигался за ним, сбиваясь с ноги. Брикс на ломаном русском языке крикнул: «Здравствуйте, герои корниловцы!» Ответили дружно: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»
На тротуарах толпы светлых костюмов и платьев, цветы, на балконах трепещут приветственные флажки.
Сначала отправились на банкет в Гранд-отель. Дымников с компанией оказался за большим столом недалеко от генералов, и ему иногда удавалось услышать, о чём они говорят. Рядом с ним сидел офицер из свиты Брикса, и Леонтий, припомнив французский, объяснял, кто есть кто, и переводил тосты. Конечно, в них звучал призыв: «На Москву!» Брикс поднялся с бокалом шампанского и сказал:
— Владимир Зенонович, от имени своего правительства поздравляю вас со званием лорда. За вашу доблесть и новую стратегию вы награждаетесь орденами Святого Михаила и Святого Георгия. Отныне ваш вензель будет красоваться в Лондоне, в церкви Святого Михаила.
Май-Маевский был потрясён и едва не заплакал — во всяком случае протирал пенсне. Тем более подходила стадия «после». Кутепов, сидевший рядом, говорил с Бриксом о танках и артиллерии:
— Мы создаём новую артиллерийскую бригаду и хотим полностью оснастить её английскими орудиями. Не хватает 8—10 пушек.
— Запишите, — сказал Брикс адъютанту. — Орудия будут в течение недели.
— Скажи ему насчёт танков, — говорил Кутепов переводчику. — Нужны более лёгкие танки для наших дорог.
Капитан Макаров что-то шепнул Май-Маевскому. Генерал распорядился, и в зал под дикую кавказскую музыку вбежали танцоры-джигиты с кинжалами. Корректный строгий Брикс расплылся в восторженной улыбке. После танцев оперный оркестр заиграл какой-то английский, никому не известный вальс.
— Господа! — воскликнул Май-Маевский. — Великий Диккенс писал, что нельзя ужинать под похоронный марш. Приглашаю вас в Буфф, где нас ждёт прекрасный настоящий цыганский хор.
Брикс принял приглашение с удовольствием.
У Дымникова был свой ключ от квартиры на Сумской, но оказалось, что Марыся уже дома.
— Заждалась, коханый мой. Ты там гуляешь с генералами.
— Приличные, хорошо одетые люди устроили для себя спектакль, чтобы забыть о миллионах мужиков, красноармейцев, пленных, дезертиров и прочих, кои и представляют нынешнюю Россию.
— Ты умный, Леончик. Я тоже так думала.
Обычный вечер вдвоём, обещающий обычные ночные ласки. Цветы, вино, конфеты... Заметил новое — на этажерке польские книги: Сенкевич, Жеромский, Конопницкая. Всё на польском. Потеснили дымниковских Пушкина, Лермонтова, Блока.
— Они были у Стефана, — объяснила Марыся. — От красных прятали. Я же полька.
— Когда-то ты сказала, что русская, и просила называть тебя Машей.
— Тогда был другой век. Теперь есть вольная Польша.
Он не знал, с чего начать, вспомнил об общих делах:
— Вагоны в Крым ушли? Макаров нервничал, спрашивал.
— С Холодной горы. Консервы и сахар. Макаров только и волнуется за злотые. Спростый ако полено.
— Все мы, наверное, так. И ты. И я.
— Я?
Пожалуй, он ещё не видел на её чистом бело-розовом со смуглинкой лице такую горделиво-холодную маску. Марыся подошла к зеркалу, поправила золотистые локоны, сказала с той же холодной величавостью:
— Разве я похожа на торговку-коммерсантку, только и думающую о злотых?
— Ты похожа на мою любимую единственную Марысю, но…
— Что но? Какое но?
— Ты не коммерсантка, но я не знаю, кто ты. А я видел тебя с офицером ночью, когда ты должна была находиться на складе в Москалёвке. И там, с вами, ещё были офицеры, Штатские. Недалеко от комендатуры.