Мираж
Шрифт:
По лесной дороге в новеньких английских шинелях к монастырю подходили инженерные офицеры.
— Очкастые интеллигенты, — сказал кто-то.
— Р-разговорчики.
Появился капитан Большаков, приказал роту распустить на краткий отдых, вызвал к себе командира роты и командира батареи.
— Дождик, господин капитан, пойдёмте в сторожку.
Большаков посмотрел на небо, как на досадную помеху, сказал:
— От пуль не прячемся, а от дождя-то... Приказ такой. Немедленно атакуем. Я сам поведу роту. Перед этим дайте, майор, по интернационалистам 10 шрапнелей на орудие.
Огнём батареи Бондаренко поручил управлять Дымникову. Сложностей никаких — всё пристреляно, однако надо выходить под пули.
От момента, когда Леонтий скомандовал: «Шрапнелью, прицел, трубка та же, 10 снарядов беглый огонь!» — до наступившей после боя тишины прошло, наверное, не более получаса. Вспыхнули в голубоватой мгле дождя зловеще зелёные разрывы, зашевелилась на опушке леса черно-серая масса людей, выбирающихся из окопов, раздался крик капитана Большакова: «Вперёд, за Великую Россию! Штыки к бою!» Штыковая атака. Несколько минут непонятной издали возни на опушке леса, и Дымников с другими офицерами уже шёл туда, где всё успокоилось, затихло, и только инженерные офицеры отдыхали, покуривая, прислонясь к деревьям или прогуливаясь. Заколотые штыками в разных позах лежали в мокрой траве. Возле наспех вырытых окопов — трупы погибших от артиллерийского огня. Окровавленные гимнастёрки, разорванные шрапнелью» мёртвые лица с кровавыми впадинами вместо глаз. Наибалее удачные попадания шрапнели обозначались кучкой трупов в чёрной, пропитанной кровью земле окопов. Предсмертно съёжившиеся или, наоборот, вытянувшиеся лежали ничком, навзничь, на боку и маленькие сухощавые китайцы, и крепкие широкоплечие латыши.
Под ветвистым кустом — скрюченный труп китайца. Руки прижаты к кровавому месиву на животе и груди, азиатские глаза широко неподвижно раскрыты, а по эмали мёртвого белка уже ползают муравьи. Возле трупа — инженер с погонами поручика.
— Нет, я не инженер, — сказал он, — я историк. Это я его так. Штыком. Два раза. Я никогда не был на войне. Никогда не убивал, и вот... Штыковая атака. Он сам кинулся на меня с такой же винтовкой, с таким же штыком. Просто не понимаю, как я мог...
Мимо проходили офицеры, среди них Арефьев. Услышал сетования поручика и сказал:
— Привыкнете, господин инженер. Ещё и понравится.
— Смешно сейчас говорить, но я очень люблю военную историю. Жомини, Клаузевиц [37] ... Я преподаю историю. Яскевич Виктор Антонович...
— Войны были всегда, — сказал Дымников, представившись, — и всегда мужчинам приходилось это делать.
Леонтий говорил это не столько Яскевичу, сколько себе: никак не мог примириться с тем, что так нелепо проходит жизнь в убийствах и в ожидании смерти в любую минуту. Пытался искать объяснения, но все они были неубедительны. Оставалось одно — жить.
37
Жомини Антуан Анри (1779—1860) — военный теоретик и историк; служил в швейцарской и французской армиях, с 1813 г. на русской службе, генерал от инфантерии. Клаузевиц Карл (1780—1830) — немецкий военный теоретик и историк, генерал- майор прусской армии.
Когда перед самым закатом солнце пробилось через редкие вершинки леса и серебром засверкали капли дождя на зелени, Дымников почистился, причесался и направился к чёрному входу в монастырь — тут по вечерам собирались местные жители по разным делам. Война войной, а скотину надо кормить, надо траву косить, молоко продавать или менять на какой-то товар, да и со своими надо повидаться. В одной деревне белые, в другой — красные, а между деревнями в ноле общий покос. Правда, косари, в основном, старики и женщины. И у монастыря собирались бабы или в возрасте, или прячущие свои молодые глаза.
Мать Евдокия, угощавшая офицеров сливками, стояла с какой-то усталой, морщинистой крестьянкой, но рядом — из-под светлого платочка глаза — такие чёрные, жгучие...
— А ты, милая, откуда? — спросил её Дымников.
Та — лицо в платок, а ответила спутница:
— Ну, из Павловки мы. Это моя невестка. Принесли вот картохи в монастырь.
— А в Павловке-то красные. Шпионить пришли?
— Не пугайте их, господин офицер. Какие они шпионы? Они не знают, кто белые, кто красные.
— Всё я понимаю, матушка. Даже помогу твоим знакомым к Павловке пройти через наши посты.
— Нет уж, мы сами, — воспротивилась было старуха.
— А пускай он Катю проводит, — сказала вдруг мать Евдокия, — а то, знаешь, пристанут солдаты.
Леонтий шёл с Катей по лесной тропинке. Здесь их холодными брызгами обдавал кустарник, и начиналась внизу под ногами ночь, поднималась вдоль стволов к далёким вершинам.
— Муж-то за кого воюет?
— А ктой знает. Может, за ваших, а может, за тех. Ещё какой-то Махно мужиков собирает.
— Красивая ты, Катя. Любить тебя надо, а не воевать.
— Вот и некому любить-то — все воюют.
— А я? Так тебя расцелую, заласкаю...
— Ой, дак нет. Вы домой, и я домой.
— А если вот так я тебя...
— Дак разве ж можно в лесу?
— Можно, Катенька... Это везде можно...
А мать Евдокия тем временем объясняла Катиной свекрови:
— Пускай гуляют — мне с тобой большой разговор приказали вести. Хромой приказал: надо срочно прислать большую книгу. Чтобы там все. Поняла? Мужикам своим скажи: его кличут Игорь — Литератор. Вот так. Искать его при том же штабе. Наверное, в Курске. И ещё хромой сказал, чтобы мужики его припугнули, а то он вертлявый мужчина. Пусть ему скажут, что у хромого руки и там и здесь. От него ему не уйти. Нехай старается.
Поручика Яскевича вызвали в штаб корпуса к полковнику Соболю. Тот долго с ним беседовал, а затем вдруг попел к самому Кутепову.
Тот с недоброй иронией разглядывал не то удивлённого, не то испуганного поручика. Спросил резко:
— Вы помогали составлять разведсводку 3-й дивизии?
— Да... Так точно. Мне дали донесения и приказали.
— Там у вас пример из Русско-японской войны. Не умели тогда анализировать обстановку.
По тем данным, которые имелись в штабе Куропаткина [38] , легко было предвидеть удар 16 мая на Вафангоу, потому что...
38
Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925) — генерал от инфантерии (1901). В1898—1904 гг. — военный министр. В Русско-японскую войну командовал войсками в Манчжурии, потерпел поражение под Ляояном и Мукденом.
— Университет?
— Так точно. Петербургский.
— Студент? Либерал? На демонстрации ходил?
— Когда все ходили...
— Итак, поручик, за своё участие в беспорядках, разрушивших Российскую империю, вы заслужили расстрел. Однако расстрелять вас я всегда успею.
Ни в лице, ни в голосе генерала не было ни тени шутки. Скорее нечто злорадно ироническое.
— Но, ваше превосходительство, я же... это было ещё...
— Помолчите, поручик, — посоветовал ему Соболь.