Мирные действия

Буджолд Лоис Макмастер

Он попробовал вообразить эту штуку полностью выросшей, пятиметровой высоты – ствол, размером и формой похожий на тело борца сумо, и ветки-усики, характерными спиральными кривыми пронизывающие пространство вокруг. Потом представил себя самого в сорок пять или пятьдесят лет – ему нужно будет дожить до таких лет, чтобы застать эту картинку. Будет ли он тогда затворником, вздорным холостяком, эксцентричным, сморщенным инвалидом, за которым присматривают только изнывающие от скуки оруженосцы? Или гордым, хоть и замотанным, отцом семейства, на руку которого опирается безмятежная, изящная, темноволосая женщина, а за ними следуют полдюжины гиперактивных детишек? Возможно… возможно, гиперактивность можно приглушить генной коррекцией,

хотя он уверен, что родители обвинят его в обмане…

Уничижение…

Он вернулся в дом, в свой кабинет, и принялся перебирать дюжину вариантов, пытаясь продемонстрировать самое чертовское уничижение, какое когда-нибудь видел свет.

Глава 11

Карин перегнулась через перила крыльца и беспокойно уставилась на плотно зашторенные окна на светлом выложенном мозаикой фасаде дома лорда Аудитора Фортица.

– Может, никого и дома нет.

– Я же говорила, что нужно позвонить, прежде чем сюда ехать – вставила бесполезное замечание Марсия. Но тут изнутри раздался топот быстрых шагов – разумеется, не госпожи Фортиц – и дверь резко распахнулась.

– О, привет, Карин, – сказал Никки. – Привет, Марсия.

– Здравствуй, Никки, – ответила Марсия. —Твоя мама дома?

– Да, она в заднем дворике. Хотите ее видеть?

– Да, пожалуйста. Если она не слишком занята.

– Не. Она просто в саду возится. Идите туда. – Он радушно махнул рукой куда-то в сторону задней части дома и затопал к себе наверх.

Стараясь не чувствовать себя незванным нарушителем частной собственности, Карин повела сестру через холл, кухню и черный ход. Катерина стояла на коленях у высокой цветочной клумбы и выпалывала сорняки. Выбракованные растения лежали возле нее на тропинке рядами, словно казненные заключенные, съежившись на вечернем солнце. Незанятой рукой Катерина швырнула еще один зеленый трупик в ряд к остальным. Выглядит успокаивающе. Карин пожалела, что у нее нет прямо сейчас под рукой кого-нибудь, кого можно было бы прикончить. Кроме Марсии.

Заслышав их шаги, Катерина подняла глаза, и призрак улыбки осветил ее бледное лицо. Она воткнула совок в почву и поднялась на ноги. – О, здравствуйте.

– Привет, Катерина. – Карин не хотела вот так прямо переходить к цели их визита и добавила, поведя рукой, – Это так мило. – Увитые виноградной лозой деревья и стены превращали садик в уединенную беседку в самом сердце города.

Катерина проследила за направлением ее взгляда. – Я сама это спроектировала – было у меня такое хобби много лет назад, когда я была студенткой и жила здесь. Тетя Фортиц все более или менее сохранила. Кое-что я бы теперь сделала по-другому… Во всяком случае, – указала она на изящный садовый столик и стулья из кованного железа, – почему бы вам не присесть?

Марсия воспользовалась приглашением, села и с деланным вздохом оперлась подбородком на руку.

– Не хотите чего-нибудь попить? Чаю?

– Спасибо, – сказала Карин, тоже садясь. – Спасибо, не надо. – В этом доме не было слуг, которых можно было бы послать на кухню с подобным поручением; Катерине пришлось бы самой туда пойти и приготовить все своими собственными руками. А сестры вынуждены были бы гадать, следовать ли им приличиям простолюдинов – пойти всем вместе ей помочь, – или правилам обнищавших высших форов – сидеть, ждать и притворяться, будто они не заметили, что в доме нет прислуги. А кроме того, они только что поели, и обед этот, который Карин едва поклевала, камнем лежал у нее в желудке.

Карин подождала, пока Катерина не сядет, и отважилась осторожно спросить: – Я просто забежала выяснить… То есть я хотела узнать, не слышала ли ты чего-нибудь из… из Дома Форкосиганов?

Катерина напряглась. – Нет. А должна была?

– О, –

Как, этот маньяк Майлз еще не успел подольститься к ней? Карин воображала, что тот уже на следующее утро окажется возле Катерины, как безумный сплетая сети доказательств в попытке исправить то, что было разрушено. Не то чтобы Майлз настолько неотразим – она сама, например, вполне могла сопротивляться его обаянию, по крайней мере в «романтическом» смысле, да и он сам никогда не удостаивал ее своего непосредственного внимания. Но ей в жизни не встречалось более непреклонного человека. Что же он делал все это время? Ее беспокойство возросло.

– Я думала… я надеялась… видишь ли, я ужасно волнуюсь за Марка. Прошло почти два дня. Я надеялась, ты могла… слышать что-нибудь.

Лицо Катерины смягчилось. – О, Марк. Конечно. Нет. Мне жаль.

Никто должным образом не беспокоится о Марке. Никто не видит хрупкость и трещины его с трудом построенной личности. На него невыносимо давят, спрашивают с него так, будто это Майлз, и думают, что он никогда не сломается…

– Мои родители запретили мне звонить кому бы то ни было в особняк Форкосиганов или заходить туда, и все прочее в этом роде, – сквозь зубы объяснила Карин. – Они потребовали от меня дать им слово и только тогда позволили мне просто выйти из дому. И то навязали мне шпика, – она мотнула головой в сторону Марсии, ответившей почти такой же неприветливостью.

– Стать твоим телохранителем – это не была моя идея, – возразила Марсия. – У меня что, было право голоса? Нет.

– Па и Мама – особенно Па – мыслят, словно живут в Период Изоляции. Это просто сумасшествие. Сперва говорят, что тебе надо расти, а когда ты наконец вырастаешь, то пытаются заставить тебя остановиться. И снова сделаться меньше. Как будто они хотят меня навсегда заморозить в криокамере в двенадцатилетнем возрасте. Или запихнуть обратно в репликатор и завинтить крышку. – Карин прикусила губу. – А я туда больше не влезаю, благодарю покорно.

– Ну, – сказала Катерина, с оттенком насмешливого сочувствия в голосе, – по крайней мере там ты будешь в безопасности. Родительское искушение так поступить мне понятно.

– Знаешь, ты сама себе хуже делаешь, – по-сестрински покритиковала Марсия. – Если бы ты не продолжала себя вести словно сумасшедшая, каких на чердаке запирают, то, держу пари, они были бы совсем не такими суровыми.

Карин оскалилась на Марсию.

– В этом есть кое-что в обоих смыслах, – мягко сказала Катерина. – Самый верный способ заставить кого-то вести себя, словно ребенок – это обращаться с ним, как с ребенком. Это приводит в такое бешенство. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться избегать этой ловушки.

– Да, именно так, – горячо выпалила Карин. – Ты понимаешь! Так… как ты заставила их прекратить?

– Вообще говоря, невозможно заставить их – кто бы ни были в твоем случае эти они – сделать что-то, – медленно проговорила Катерина. – Взрослая жизнь – не награда, которую тебе вручают за то, что ты хорошая девочка. Можно потратить впустую… годы, пытаясь добиться уважения к себе, как добиваются продвижения по службе или повышения жалования. Только делай все как надо, только будь достаточно хорошей. Нет. Ты должна это просто… взять. Добыть сама. Скажи «Жаль, что вы так считаете» и уходи. Но это тяжело. – Катерина не сводила взгляда со своих рук, лежащих на коленях и машинально стряхивавших налипшую землю. Она подняла взгляд и вымученно улыбнулась. Карин почувствовала странный холод. Порой в Катерине ее пугала не только сдержанность. Эта женщина спускалась все ниже и ниже, к самому центру мира. Карин могла поспорить, что даже Майлз не мог бы ее свернуть с этого пути по своему желанию и прихоти.