Мировая революция. Воспоминания
Шрифт:
Штефаник, а с ним и французская миссия (1916–1917 гг.) настаивал в военных и гражданских учреждениях на формировке нашего войска. Генеральный штаб в Петрограде создал комиссию для разработки правил создания нашего войска. И эта комиссия, подобно многим другим, затягивала вопрос; в октябре статут был готов, но его содержание не соответствовало нашему плану. Должна была быть создана Дружина немного побольше; войско должно было быть не автономным, нашим, но совершенно русским, с русскими высшими офицерами, русским командным составом и т. д. Этот план был передан генералом Первинкой Ставке. В дело вмешался Союз, который по праву требовал, чтобы наше войско не только было русским, но и чешским. Ставка поручила Генеральному штабу проект переработать. Окончательная
Когда вспыхнула революция, то наши, так же как и русские, повернули в другую сторону. Союз подал (3 апреля) председателю Временного правительства заявление, направленное против Национального совета Дюриха, и заявил, что вождем являюсь я; в обширном меморандуме, поданном Союзом Временному правительству, было формулировано следующее: представителем чехословацкого народа в международных вопросах являюсь я, в вопросах чехов и словаков в России – Союз; здесь повторяется неконституционная ошибка, которую допустили киевляне уже в своем первом проекте. Но не только Союз, но и Единение поспешило с меморандумом, поданным председателю Думы, в котором остро нападало на Штюрмера, Дюриха и других. Я не был удивлен по воротом и этой группы наших людей: в Министерстве иностранных дел недавно Приклонский усиленно заступался за Дюриха – после революции он же тотчас угрожал ему арестом…
Военным министром Временного правительства был Гучков. Он держался старых решений, направленных против нас, и отказал Союзу в разрешении создать войско; зато он распорядился, чтобы наши квалифицированные рабочие были посланы на заводы, работавшие на оборону России. Однако за наше дело взялся министр иностранных дел Милюков; он просил Гучкова (20 марта), чтобы было разрешено войско по требованию Союза; что же касается желательного единого руководства всем движением, то необходимо подождать, пока приеду я. Кроме того, Милюков требовал (22 марта), чтобы был уничтожен Народный совет Дюриха; Гучков это одобрил (26 марта). Наконец 24 апреля военный совет Временного правительства подтвердил «Правила организации чехословацкого войска».
Формирование войска по новым правилам началось в мае, и вел его генерал Червинка, как председатель формировочной комиссии; 22 апреля Генеральный штаб послал военным округам распоряжение, чтобы они допустили призыв наших пленных. В мае, как раз вовремя, я приехал в Петроград.
На Западе мы были уже давно признаны. Союзники объявили о нашем освобождении как об одном из условий мира, с союзниками согласился и парижский дипломатический представитель России – в России же благодаря революции, хотя и не непосредственно, но все же признаны в самый последний момент.
Осмыслим причины этого вопиющего различия.
Уже из данного мною прагматического рассказа – я давал лишь общую картину, отбрасывая подробности – видно, что русские гражданские и военные учреждения, начиная с самого царя, обещали, но в действительности не осуществляли формировку нашего войска. У нас был одобренный проект, но его осуществление всюду наталкивалось на сопротивление, особенно же в самой Ставке. Задерживали его осуществление и чинили всевозможные препятствия.
Это положение вещей возникало из самой сущности официальной России и ее главных основ: самодержавие – православие – народность (официальная, русская). Для царской России мы были братьями и славянами второго сорта.
Тяжесть этого царского абсолютизма я чувствовал изо дня в день при своих бесконечных шагах во всевозможных военных и гражданских учреждениях. У меня был подписанный ордер на формировку нашей армии, мне давались обещания, выдавались приказы и т. д. – но осуществление застревало и встречало ярое сопротивление в самой Ставке. Отдельные лица постоянно обещали, но своих обещаний не сдерживали. Я вел переговоры с самыми влиятельными и высокопоставленными лицами, с Корниловым, а после него с Брусиловым и другими – все обещали, но шли месяцы, а создание армии все затягивалось.
Я замечал со всех сторон недоверие и непонимание. У военных учреждений в это время было достаточно возни со своим войском; солдат было больше, чем нужно, а потому чешское войско их не интересовало. Русские чиновники были определенно утомлены. Россия проиграла, армия распадалась – зачем еще чешское войско, зачем такое напряжение? Это, по крайней мере, была причина, и причина основательная. Но многие совершенно определенно боялись нашего либерализма и католицизма, эти два понятия у них сливались. Одновременно совершенно по русскому тройному рецепту высказывались опасения, что в случае если бы было создано национальное чешское войско, то было бы необходимо разрешить народное войско и полякам, и иным народам в России. Поэтому удерживалась слабая бригада как часть русского войска, и наши солдаты должны были присягать на верность России, несмотря на то что некоторые генералы понимали, что по чисто военным доводам они должны были бы присягать прежде всего своему народу.
Очень часто я слышал жалобы на неблагодарность болгар – по всей вероятности, и чехи подобным же образом отблагодарят Россию!
Большая часть русских военных, сидевших по разным учреждениям, все еще считала наших пленных за австрийцев. Они не могли понять, что они могли быть чехами и словаками, и признавали, легитимизм и для Австрии. Так как они ненавидели русскую революцию, то не признавали и революции чешской. Наши солдаты в лагерях должны были снова и снова выслушивать, что они присягали Францу-Иосифу и что если изменили ему, то могут изменить и царю. В оправдание этих русских нужно припомнить, что против нас выступали с подобным аргументом, правда в самом начале, в Италии, Англии, Америке, а иногда и во Франции. Только благодаря объяснениям и частым повторениям своих доводов нам удалось избавиться от австрийства. У многих русских генералов и чиновников принцип легитимизма настолько глубоко засел, что они вообще не могли симпатизировать нашей революции. До известной степени это относится и к генералу Алексееву, которого наши люди считали своим лучшим другом; он им и был, но одновременно не мог избавиться от своих старорусских взглядов.
На практике легитимистическим аргументом пользовались в том смысле, что в Австрии и в Германии могли бы также использовать русских пленных против России; этим аргументом пользовались особенно в Италии (Соннино). Что касается России, то аргумент не был совершенно неправильным, ибо немцы действительно и непрерывно вели уже среди русских пленных пропаганду в пользу Германии.
Сильный довод против нашей большой армии имели те реакционеры, которые в глубине души были против Запада и союзников; они не желали, чтобы наше войско шло во Францию. В этом отношении они могли ссылаться на наших сограждан; генерал Червинка также был против перевозки войска во Францию. Я привожу для примера, как мне объяснял свое отвращение к Западу один весьма влиятельный реакционер: наступление Брусилова – доказывал он – не принесло России никакой пользы, несмотря на то что было взято в плен полмиллиона солдат и почти миллион орудий (в действительности было около 250 000 пленных; количество орудий нужно еще больше сократить). Брусилов должен был ускорить свое наступление по настоянию царя, несмотря на то что еще не был готов; а царя на это толкнул итальянский король – вот вам доказательство, что Россия работает не на прусского короля, но на королей и президентов Запада!
Я уже говорил, что споры наших соотечественников и взаимные доносы и жалобы оттолкнули многих русских военных; было также много военных, которым не нравились чрезмерные парады. Главным же образом на русские военные и гражданские учреждения действовало отвращение наших же к большой армии. Об этом мне говорил генерал Алексеев в Ставке. От членов отделения Национального совета у меня были сведения, что председатель Союза еще осенью 1916 г., т. е. в то время, когда шли переговоры о войске, определенно требовал лишь малое войско. Он боялся человеческих жертв.