Мировой кризис: Общая теория глобализации

Делягин Михаил Геннадьевич

Общей чертой этих собраний, на которых из недели в неделю одни и те же люди с потрясающим, вводящим в отчаяние и вызывающим отвращение ко всему европейскому (и в первую очередь к самому евро) занудством обсуждали одно и то же, было смешение представителей принципиально различных аудиторий. В результате темы, представлявшие живейший интерес для примерно трети аудитории, почти никогда не могли разбудить остальные две трети.

В то же время обычные граждане, для которых введение наличного евро, в отличие от безналичного, было наиболее значимо, почти не были информированы о нем. Они могли лишь с ностальгией вспоминать обмен долларов США, когда

в каждом обменном пункте Москвы, включая нелегальные, висел красочный плакат Федерального казначейства США, в котором несколькими различными способами и с поистине исчерпывающей убедительностью растолковывалось, чем новые доллары отличаются от старых.

За две недели до введения наличного евро жители России имели лишь смутное представление о его внешнем виде, опасались дефицита наличных евро (так как было ясно, что он печатается без учета потребностей третьих стран, включая Россию) и произвольного завышения банковской комиссии. Результат - ощутимый уход населения из наличных европейских валют не на евросчета в банках, не вызывающих доверия, а за пределами крупных городов и недоступных, но в наличные доллары и даже рубли.

Впрочем, изложенное отнюдь не дает России повода вспоминать дурную привычку чувствовать себя обиженной в любой ситуации. Ведь оповещение собственного населения было провалено европейцами не менее блистательно: половина населения даже таких стран, как Франция и Германия, за полтора месяца до введения наличного евро все еще не обладала знаниями, достаточными для его нормального использования. Результатом стало широкое распространение разнообразных мошенничеств, связанных, например, с возбуждением у населения страхов перед несуществующей 10-ти и даже 20-процентной комиссией при обмене национальных валют на наличное евро.

Глядя на руководителей постсоциалистических стран - кандидатов в ЕС, произносящих до боли знакомые по советским временам правильные слова о взаимовыгодном сотрудничестве и многосторонней интеграции, трудно отделаться от мысли, что тот груз высокоэффективного иждивенчества, под тяжестью которого рухнул СССР, теперь во многом ляжет на объединенную Европу.

Европейцы видят эту проблему, но не говорят и, насколько можно судить со стороны, не думают о ней. Есть опасения, что подобный подход характерен для формирующейся в ЕС системы наднационального управления, которая лишь косвенно ощущает свою ответственность перед гражданами образующих Евросоюз стран.

Скажем, Ирландия, вступив в ЕС, обеспечила свое процветание не только превращением в оффшор, о чем с придыханием говорят российские либеральные фундаменталисты, но и получением огромных займов. Когда же пришло время отдавать использованные деньги, она прибегла к эгоистическим механизмам, которые некоторые западные аналитики расценили как откровенный политический шантаж, попытку тормозить развитие ЕС, пока его руководство не пойдет на односторонние неоправданные уступки.

Европейцы видели эту проблему, называли ее, беспокоились… но не прорабатывали тщательно механизмов ее решения и, главное, не думали, что будет, когда таких и даже еще более предприимчивых Ирландий (которая в конце концов не стала воплощать в жизнь делавшиеся ее представителями намеки) в ЕС будет еще десять.

Так, даже Сорос обратил внимание на то, что европейцы бесконечно говорят о проблеме Калининграда и о том, это решаемая проблема, но почти ничего не делают для ее решения. Это понятно, так как Калининград - проблема России, а не Евросоюза, однако примерно такой же подход европейская бюрократия демонстрирует и применительно к собственно европейским проблемам.

Кроме

того, позиция Евросоюза по Калининграду вовсе не безобидна для самой Европы. Несмотря на предоставленную российским лидерам возможность «сохранить лицо», на деле она свелась к игнорированию жизненных интересов России, чреватому фактическим отделением Калининградской области от остальной России в течение ближайших 10 лет, а затем и юридическим оформлением этого отделения, то есть по сути дела аннексией.

По мере того, как содержательное значение европейского эгоизма будет становиться все более понятным для российского общества, ограниченность европейской бюрократии будет ухудшать отношение России к Европе и превращаться в потенциальную угрозу не только для нашей страны, но и для самого Евросоюза.

Тот же Сорос с искренним изумлением отмечал неоправданное сужение сферы целеполагания Европейского Центробанка, который официально считает своей целью только выравнивание инфляции по разным странам в рамках установленного коридора. Между тем даже в рамках традиционного либерального стремления к минимизации государственного регулирования это недостаточно для эффективного экономического развития. Классический пример - ФРС США, которая одновременно с минимизацией инфляции обеспечивает экономический рост.

Однако наиболее концентрированно меньшая конкурентоспособность Европы по сравнению с США выражается даже не в слабости управляющих систем, но в слабости интеллекта и духа, выражающаяся прежде всего в интеллектуально-идеологической и политической зависимости европейцев от своих главных стратегических конкурентов: Европа действует в «поле смыслов» и системе координат, формируемых США, и при конкурентных столкновениях с ними либо вовсе не осознает свои интересы (классический пример - Косово), либо не имеет сил отстоять их (примерами служат саммит ВТО в Сиэттле, Киотский протокол, ПРО и агрессия против Ирака).

НИЖЕСЛЕДУЮЩЕЕ УЖЕ БЫЛО???

Между тем в условиях глобализации, господства информационных технологий и превращения формирования сознания в наиболее эффективный бизнес ключевым фактором конкурентоспособности становится характер формирования сознания элиты, управляющей обществом. Если ее сознание формируется самим обществом, последнее оказывается адекватным, способным определять и преследовать собственные интересы. Если же сознание элиты формируется стратегическими конкурентами данного общества, оно теряет адекватность и начинает преследовать не собственные интересы, но интересы своих конкурентов. Классическим примером последнего случая является политика российской элиты, если рассматривать ее как единое целое, с конца 80-х годов.

Военно-политическая интеграция Европы на основе НАТО доминирует над экономической ее интеграцией на основе ЕС и евро (наиболее наглядно это видно на примере войны в Косово, где Европа поддержала США в рамках НАТО, но вопреки своим интересам в экономической конкуренции). Между тем бюрократия НАТО находится под преобладающим влиянием США, а никак не Европы; таким образом, НАТО является еще одним инструментом подчинения Европы США.

После Косово в континентальной Европе (особенно в Германии и Франции) крепнет осознание необходимости «отстроиться» от США. Однако в силу конкурентной слабости, экономической и интеллектуальной зависимости, а также бюрократической инерции это осознание не станет магистральным. Наиболее масштабная попытка противостояния США, связанная с их агрессией против Ирака, закончилась для Франции и Германии поражением и фактической капитуляцией, сопровождавшейся откровенной демонстрацией враждебности к ним (особенно к Франции) со стороны США.