Миры Империума
Шрифт:
— Коробка держится всего на паре ржавых гвоздей,— заметил я.— Если я ее сниму...
Спустя минуту при помощи деревянной вешалки с торговым знаком «Альберго Торино, Рим» я отодрал от стены весь кожух, обнажив ржавую чугунную батарею и несколько дюймов водопроводных труб. В качестве трофея мне досталась горка волосяных катышков, которыми при желании можно было бы под завязку набить коробку для обуви, россыпь окурков, множество билетных корешков, несколько обрезков проволоки, старые шпильки, игральная карта, канцелярские скрепки и чистая бумажка.
— Хорошая была
— Брайан! Смотрите! — Оливия подставила клочок бумаги под луч света, падавшего из окошка — Чернила выгорели, но здесь что-то написано...
Я подошел и, прищурившись, рассмотрел находку. На бумажке остались лишь еле заметные разводы. Оливия положила ее на стол, осторожно потерла по пыльной поверхности и поднесла к зеркалу. Призрачные контуры неуклюжих каракулей проступили серой линией.
— Потрите еще раз.— Голос мой от напряжения едва не сорвался. — Только осторожно. Бумага хрупкая, как пепел.
Она выполнила мою просьбу и снова поднесла добычу к зеркалу. На сей раз я смог разобрать буквы: Indtituzione Galileo Mercoledi Guigno 7.3 P. M.
— Среда, седьмое июня,— перевел я.— Это может пригодиться. Интересно, какого года?
— Я знаю простую формулу, как вычислить день, на который падает данное число,— беззвучно выдохнула Оливия.— Это займет всего секунду...
Она закусила губу и сосредоточенно нахмурилась. Внезапно лицо ее просветлело.
— Да! Подходит! Седьмое июня тысяча восемьсот семьдесят первого года выпало на среду! — Моя спутница снова нахмурилась.— Как и тысяча восемьсот девяносто девятого, и тысяча девятьсот одиннадцатого...
— Это уже кое-что. И гораздо лучше, чем вообще ничего. Давайте проверим Институт Галилея. Будем надеяться, что он все еще работает.
Маленький сухонький человечек молча слушал нас, изредка пожевывая длинные желтоватые усы. Его покрытые узловатыми венами руки в нарукавниках покоились на конторке, словно удерживая ее в качестве последнего барьера, отгородившего клерка от сладкоречивых иностранных ищеек.
— Восемьсот семьдесят первый. Это было довольно давно,— объявил он сварливо,— С тех пор в институте побывало много студентов. Многие выдающиеся ученые проходили через эти двери, неся славу имени Галилея.
Судя по долетевшему до нас запаху дешевого вина, мы только что оторвали человека от позднего утреннего возлияния.
— Я не подаю заявление о приеме,— напомнил я.— Не надо произносить передо мной рекламных речей. Я всего лишь хочу взглянуть на личное дело Джулио Максони. Разумеется, если ваш архив так запущен, что вы не можете его найти, так и скажите, и я отражу этот факт в статье, которую пишу...
— Вы журналист? — Он поправил галстук, подкрутил усы и задвинул ящик, скрытый от наших глаз конторкой. Звякнуло стекло.
— Обращайтесь со мной так же, как с любым скромным искателем истины,— надменно произнес я.— В конце концов, если институт принадлежит народу, то разве отдельные его представители не стоят того, чтобы персонал, чей хлеб и вино обеспечиваются щедростью общества, уделил им толику внимания...
Человечек мой намек понял. Издав булькающий звук, он поспешно исчез из поля зрения и вернулся, пыхтя под грузом брата-близнеца муниципального гроссбуха. Клерк грохнул его на конторку, сдул мне в лицо облако пыли и поднял обложку.
— Максони, вы сказали, синьор? Семьдесят первый, семьдесят первый...— Он осекся на полуслове, выпучив на меня глаза.— А это не сам Максони?! — Под накладным козырьком вновь проступило выражение природной подозрительности.
— А-а-а! — Видимо, мое лицо являло довольно живописную смесь разнообразных эмоций.— Сам Максони?
— Джулио Максони, знаменитый изобретатель! — рявкнул служащий.
Он повернулся и махнул рукой на дагерротип в раме, один из длинного мрачного ряда, окаймлявшего помещение.
— Изобретатель маслобойки Максони, телеграфного ключа Максони, улучшенной гальванической автомобильной антенны Максони — именно на ней он сделал состояние, конечно...
Я выдавил самодовольную улыбку, какая бывает у инспектора, которому не удалось найти ошибку в платежных ведомостях.
— Очень хорошо. Вижу, вы здесь не зря свой хлеб едите. Я просто взгляну на записи и...
Я не успел договорить, а старый хрыч уже развернул книгу ко мне и указал строчку обгрызенным ногтем.
— Вот, прямо тут. Его первичная регистрация на электротехническом отделении. Он тогда был всего лишь парнем из бедной сельской общины. Именно здесь, в институте, начал Максони свое восхождение к славе. Мы тогда одними из первых стали давать лекции по теории электричества и электромеханике. Институт являлся одним из спонсоров Телеграфной конференции, имевшей место позже в том же году...
Он продолжал бормотать заученный текст, в прошлом, без сомнения, не раз побуждавший бывших питомцев данного заведения или потенциальных покровителей наук раскошелиться на лишнюю пачку денег. Я тем временем пробежал глазами короткую запись. Там значился адрес на Виа Карлотти и сообщалось, что Максони не был женат, двадцати четырех лет от роду, католик. В общем, негусто...
— Имеется ли какая-нибудь запись,— поинтересовался я требовательным тоном,— касательно того, где он жил после того, как сколотил состояние?
Человечек напрягся.
— Сколотил состояние? Боюсь, я не понимаю...
— В смысле, внес свой великий вклад в развитие человечества,— поправился я.— Наверняка он не стал задерживаться на Виа Карлотти.
Уголок плотно сжатых губ регистратора дернулся в печальной улыбке.
— Синьор, верно, шутит? По-моему, местоположение музея известно даже туристам.
— Какого музея?
Клерк развел руками в жесте столь же римском, как тертый сыр.
— Какого же еще, кроме того, что расположен в бывшем доме и лаборатории Джулио Максони? Храма, где помещены реликвии, оставшиеся со времен его блестящего жизненного пути.