Миры Пола Андерсона. Том 19

Андерсон Пол Уильям

Глаза Евы потемнели от удивления.

— Что ты хочешь этим сказать, Дэн? Сначала ты говоришь о геологической разведке, но, по-видимому, своей жилы ты так и не нашел. Потом ты говоришь о заключенном контракте, за которым ты так долго охотился. Разве ты не убедил Тома подписать его?

Дэн покачал головой:

— Нет. Я пытался много раз, говорил целыми лунниками, но он не соглашался ни в какую. Правда, мне стало казаться, что внутренне он был бы рад помочь нам, но его глупая социально­экономическая совесть требовала, чтобы он придерживался дик­тата определенной экономической тебрии. В конце концов я сказал ему, что сам, похоже, зациклился на одной мысли, стал занудой и готов заткнуть свой фонтан и отправиться с ним на рыбалку.

— И? — Этот союз в ее устах

звучал как признание в любви.

— Это секрет, который ты и я унесем с собой в могилу. Обеща­ешь? Ладно, твой кивок значит больше, чем клятва большинства людей.

Я привел Тома к коренному месторождению золота, которое я нашел на его собственной земле. Я объяснил, что мне, как и ему, отвратительна даже сама мысль о том, что произойдет с этой див­ной природой, когда начнется золотая лихорадка. Не говоря уж о том, что случится с их денежной системой или с рабочими руками, которые будут отвлечены от производства всяких полезных вещей. Но у меня есть долг перед своей общиной, сказал я, и перед друзь­ями, которые просили меня быть их представителем. Я предложил ему свое молчание, а также молчание моих геологов — а я их отби­рал очень тщательно — в обмен на контракт с нами. Мы можем включить в него пункт, что если мы проболтаемся, то он вправе расторгнуть этот контракт. Соглашайся или нет, дело твое, сказал я. Добрая сделка — не грабеж.

— Дэн, Дэн, дорогой! Обними меня!

Он встал на колени возле кровати, и они долго держали друг друга в объятиях.

Потом, успокоившись, он снова сел на стул, а она откинулась на свои подушки. Оба ни на мгновение не отрывали др#г от друга взгляда.

Спустя несколько секунд один глаз Евы медленно прищурился.

— Вы меня не обманете, Дэн Коффин, — сказала она.

— Ты это о чем?

– Ао твоем представлении! Ах ты, простой, добродушный сель­ский сквайр! Вряд ли кому-нибудь удалось бы вести за собой кучу народа, не будь он дьявольским хитрюгой.

— Что ж... — Казалось, он несколько смутился.

— Любимый, — выговорила она еле слышно, — вероятно, впер­вые в истории случилось, что кто-то подложил наживку в рудник, который и без того принадлежал жертве розыгрыша.

— У меня есть контракт, который Том де Смет будет выполнять согласно его духу и букве. А больше я ничего не знаю. Ни единого словечка не знаю.

Ева задорно вздернула голову:

— А не приходила ли тебе в голову, Дэн, такая возможность, что Том своим умом дошел до всего, и что именно поэтому он не стал глубоко копаться в фактах и проверять их?

— Э-э? — Редко когда Еве приходилось наслаждаться зрелищем столь ошеломленного супруга.

Но когда Дэн ушел от нее — ненадолго, всего на несколько часов, — он шел гордой поступью молодого буканьера. Ветер креп­чал, он пел, как поднебесная труба, а каждый осенний листок трепетал на ветру, как флаг, с вызовом поднятый на мачту пират­ского корабля.

ВО ИМЯ ОБЩЕГО БЛАГА

Конституционный Конвент разошелся на зимние каникулы, и Дэниел Коффин вернулся в свой дом у озера Мунданс. В этой части Низин зимний сезон приносил с собой ревущие холодные ливни, ветры, которые дули с гор, заставляя леса сгибаться и стонать, а яркий свет и мрачные сумерки бешеной чередой сме­няли друг друга, когда облачная пелена вдруг разрывалась, снова сходилась и снова рвалась в клочья, открывая глазам солнце, луны и звезды. Полеты на аэрокарах в это время становились небезопасными, а поэтому по обычаю люди сидели по домам, посещая лишь ближайших соседей; веселые пирушки укрепляли дружеские узы.

В прошлом году Дэн поступил иначе — он был гостем Тома и Джейн де Сметов в Анкере. Его собственный дом казался ему слишком большим и слишком пустым и в то же время полным призраков. Однако недавно его старшая внучка Тере­за вместе с мужем Лео Свободой предложили съехаться с ним. Отчасти это было выражением доброты к старому человеку, которого они все любили; конечно, их собственный дом не был таким прекрасным особняком, как этот, но он был удобен, а дела их процветали. Но переезд давал им всем определенные преиму­щества — вроде централизованного контроля

над огромными зе­мельными владениями, принадлежавшими семье, особенно важ­ного теперь, когда транспортные связи значительно улучшились. Так что никто старика милостыней не оскорблял. Дэн с радостью принял их предложение.

Пионеры женятся рано. Как бы ни был освоен их район, Погра- ничье лежало неподалеку, им была практически вся планета, ма­нившая каждого жителя Низин на Рустаме. У Лео и Терезы было уже двое ребятишек, а третий существовал в проекте. И снова в доме зазвучали веселые детские голоса, опять лужайки увидели на себе его собственных отпрысков, и Дэниел Коффин снова узнал счастье, которое именуется покоем.

Сегодня все домашние Дэна занимались украшением «елки». После этого он почувствовал, что устал. Он еще не совсем соста­рился, Дэн знал это точно. Пусть волосы его поредели и побелели, пусть широкое лицо покрылось морщинами, но глаза еще не нуж^ дались в очках, мощный стан был прям, как всегда, а в ходьбе он мог загнать немало людей вдвое моложе его. И все-таки он немного переборщил, возясь с детишками. Пара спокойных часов перед обедом приведет его в порядок и позволит принять участие в ожи­даемой церемонии и общем веселье.

Медленно прошелся он по комнатам и холлам. Многое в их про­стых и ясных пропорциях, в голубовато-серой отделке стен, в блестя­щих натертых деревянных полах, в мебели и каминах было обязано своим появлением на свет ему самому. А почти все портьеры и занаве­си — работа Евы. Позже, когда на плантации прибавилось людей и она потребовала всего их времени, они с Евой наняли профессионалов, которые расширили их дом. Но сердцем этого дома, думал Дэн, всегда будет его центральная часть, куда он и Ева вложили свои сердца.

Наверху находились их собственные покои — спальня, ванная комната и по рабочему кабинету для каждого. Сначала, когда Ева только что умерла, он хотел закрыть ее кабинет или сделать из него что-то вроде святыни. Но потом он понял, как бы она была возму­щена таким поступком, она, которая всегда смотрела вперед, кото­рая всегда жила в переполненном событиями завтра. Он отдал эту комнату Терезе для работы, и она могла вносить туда любые изме­нения, которые ей захочется.

Его личная комната осталась в том же виде, в каком была рань­ше — большой письменный стол, удобное кожаное кресло, стены, уставленные стеллажами с книгами и микропленками. Книго­издательство для любителей роскоши стало процветающей отрас­лью так быстро, как никто и ожидать не мог в этом обособленном колониальном мирке. Высокие стеклянные двери выходили на бал­кон. Оконные стекла звенели под струями дождя, выл ветер, свер­кали молнии, раскаты грома были столь мощны, что заставляли стены дома вздрагивать. Отсюда едва можно было различить порос­шие травой лужайки, деревья, дорожки, окаймленные цветниками, ведущие к большому озеру. Волны метались по его отливающей сталью поверхности. Ракш приближался к планете и поднимал приливы, усиливая те, что создавало солнце.

Кабинет гляделся мрачноватым, в нем было даже немного хо­лодно. Дэн включил обогреватель и единственную флюоропанель, поставил на плейер Пятую («Бранденбургскую») симфонию Баха, налил себе немного виски в стакан и уселся в кресло со своей трубкой и «Письмами федералиста»¹⁸.

Мой долг прочесть эту книгу, если мы хотим создать правитель­ство, которое будет охранять свободу граждан теперь, когда числен­ность населения достигла такого уровня, при котором Рустаму нуж­но нечто большее, нежели мэр и Совет в Анкере, подумал он. Потом хмыкнул. Какого там черта — долг! Мне просто нравится стиль «Писем». Умели писать в те времена! Что бы сказали вы, Вашингтон, Джефферсон, Гамильтон, Мэдисон, если бы узнали, что когда-нибудь горстка людей пролетит двадцать световых лет, оторвется навсегда от планеты, где зародилось человечество, и все ради того, чтобы были живы идеи, которыми жили вы?Полагаю, вы сказали бы вот что: «Не подражайте нам, учитесь у нас, учитесь на наших ошибках, на том, что мы просмотрели, но также и на том, что мы сделали верно. Мы были первопроходцами».