Миры Роберта Хайнлайна. Книга 8

Хайнлайн Роберт Энсон

Разгром и разорение!

И разгром этот свидетельствовал о том, что в доме был обыск, торопливый, но тщательный. Искали, не заботясь ни о чем. Содержимое всех шкафов и полок было вывалено на пол, там же валялись продукты. Матрасы в комнате вспороты, набивка вытащена. И все же в этом беспорядке угадывались признаки совершенно ненужного, бессмысленного вандализма.

Торби огляделся. Подбородок его дрожал, к глазам подступили слезы. У двери валялся протез отца, и Торби, увидев его сложный механизм, разбитый ударом тяжелого сапога, разразился рыданиями. Ему пришлось поставить свечу на пол, чтобы не уронить ее. Он поднял сломанную ногу,

прижал ее к груди, словно куклу, и опустился на пол, стеная и раскачиваясь из стороны в сторону.

Глава 5

Торби несколько часов просидел в темном коридоре неподалеку от своего разрушенного жилища, возле первой развилки. Тут он сможет услышать, как отец возвращается домой, а если появится полиция, успеет удрать.

Он почувствовал, что засыпает, вздрогнул, очнулся и решил, что неплохо бы узнать, который час: у Торби было такое ощущение, будто он сидит здесь не меньше недели. Вернувшись в каморку, он отыскал и опять зажег свечу. Но их единственные часы, их домашняя «Вечность», оказались разбитыми. Радиоактивная капсула, разумеется, продолжала отсчитывать время, но стрелки стояли. Торби посмотрел на них и заставил себя подумать о том, как ему теперь быть.

Будь отец на свободе, он бы уже вернулся. Но его схватила полиция. Может, они допросят его и отпустят?

Нет, не отпустят. Насколько было известно Торби, отец никогда не причинял вреда Саргону. С другой стороны, он уже давно знает, что Баслим — не просто безобидный старый нищий. Торби понятия не имел, зачем отец делал все то, что не вязалось с образом «безобидного старого нищего», но полиция, по-видимому, знала или подозревала. Примерно раз в год полицейские «чистили» развалины, бросая в самые подозрительные лазы гранаты с рвотным газом; в итоге приходилось проводить пару ночей где-нибудь в другом месте, и только. На сей раз полицейские провели серьезную облаву. Они пришли, чтобы схватить отца, и что-то искали.

Полиция Саргона руководствовалась иными, чем юстиция, принципами: здесь было принято исходить из презумпции виновности, и к задержанному одна за другой применялись все более суровые меры воздействия, пока он не начинал говорить… Методы допроса были столь жестоки, что подследственные предпочитали признаться еще до начала дознания. Однако Торби был уверен, что полиции не удастся заставить отца говорить о том, о чем он захочет умолчать.

Так что допрашивать его будут долго.

Быть может, они уже мучают его в эту самую минуту. У Торби судорожно сжался желудок.

Он должен вырвать Баслима из их лап.

Но как? Разве может козявка штурмовать Президиум? А шансы Торби были немногим выше, чем шансы козявки. Баслим может сидеть в камере местного полицейского участка. Самое подходящее место для такой мелкой сошки. Но Торби испытывал необъяснимое ощущение, что отец не был мелкой сошкой… В таком случае он мог оказаться где угодно, хоть в застенках самого Президиума.

Торби мог бы отправиться в местный участок и спросить, куда девали его хозяина, однако тут же отбросил эту мысль: ведь его, как самого близкого человека, тоже стали бы допрашивать. Посадили бы в камеру и начали выколачивать ответы на те же вопросы, которые задают сейчас Баслиму, дабы проверить правдивость старика (если, конечно, он им что-то говорит).

Торби не был трусом, он просто понимал, что ножом воду не разрежешь. И все, что можно сделать для отца, придется делать исподволь. Он не мог «качать права»,

у него не было прав. Такая мысль даже не пришла ему в голову. Будь его карманы набиты стелларами, можно было бы решиться на подкуп. Но у Торби едва ли наберется два минима. Оставалось похищение, но для этого требовались точные сведения.

Он пришел к такому решению, как только понял, что полиция не освободит отца ни сейчас, ни позже. И все-таки в надежде на невозможное Торби написал записку, сообщая отцу, что вернется завтра, и положил ее на полочку для сообщений.

Когда он выглянул наружу, была уже ночь. Торби никак не мог сообразить, сколько времени он провел в подземелье — то ли полдня, то ли около полутора суток. Поэтому он изменил свои планы: он собирался найти зеленщицу Ингу и расспросить ее, но поскольку полиции поблизости не было, он мог спокойно идти куда угодно, не натыкаясь, разумеется, на ночные патрули. Но куда ему идти? Кто сможет или захочет снабдить его нужными сведениями?

У Торби были десятки друзей, сотни людей он знал в лицо. Однако на всех его знакомых распространялось действие комендантского часа. Торби встречался с ними днем и даже не знал, где они ночуют. Но поблизости было одно место, где комендантский час не соблюдался: заведения на улице Радости и в примыкавших к ней переулках не закрывались на ночь. Ради процветания торговли и в интересах залетных астронавтов бары, игорные дома и прочие гостеприимные заведения круглые сутки держали двери нараспашку. Любой гражданин, даже освобожденный раб, мог оставаться там всю ночь напролет; правда, от начала комендантского часа до рассвета он не мог оттуда уйти без риска быть задержанным патрулем.

Но риск не волновал Торби: он не собирался попадаться кому-либо на глаза, и, хотя район патрулировался полицией, мальчик был осведомлен о привычках полицейских. Они ходили парами, держась освещенных мест, и вмешивались, лишь когда закон нарушался самым вопиющим образом. Этот район привлекал Торби еще и тем, что слухи о любом событии разносились тут за много часов до того, как происходило само событие, и полнотой содержания намного превосходили официальные сообщения, в которых факты либо игнорировались, либо замалчивались.

Наверняка на улице Радости найдется хоть один человек, который знает, что случилось с отцом.

Торби по крышам добрался до этого злачного места. Спустившись по водосточной трубе в темный двор, он вышел на улицу Радости и остановился поодаль от фонарей, высматривая патрульных или знакомых. Народу кругом было полно, но в основном это был приезжий люд. Торби знал всех владельцев и почти всех работников каждого из заведений по обе стороны улицы, но не спешил войти в них, опасаясь попасть в лапы полиции. Он хотел найти человека, которому доверял, и поговорить с ним где-нибудь в подворотне.

Ни полиции, ни знакомого лица. А, нет! Вон тетушка Синэм.

Из всех гадалок, промышлявших на улице Радости, тетушка Синэм была самой лучшей, потому что никогда не предрекала ничего, кроме богатства. И если ее предсказания не сбывались, клиенты не сетовали: теплый голос тетушки звучал очень убедительно. Ходили слухи, что собственное богатство она приумножает, подрабатывая полицейской осведомительницей, но Торби не верил этим сплетням, потому что им не верил отец. Тетушка отлично знала все новости, и Торби решил попытать счастья. Если она и стучит в полицию, то сможет сказать лишь, что он жив и на свободе, а это легавым и так известно.