Миры Роджера Желязны. Том 6
Шрифт:
Поскольку мужчины словно в рот воды набрали, Лурин взяла разговор в свои руки.
— Акт исповеди, — очень раздумчиво произнесла она, — имеет странное влияние на человека. Казалось бы, исповедовался, сбросил груз души, получил отпущение грехов — и греши себе дальше. Ан нет. Не ощущаешь свободы грешить. На самом деле ощущаешь… ну, как бы это сказать…
Она нетерпеливо взмахнула рукой — дескать, вы сами меня понимаете. Однако Тибор ее не понимал. Тем не менее важно кивнул, будто до него что-то дошло. Кивая, он воспользовался возможностью — самое время, ведь они обсуждают именно этот скользкий и занимательный вопрос, вопрос греховности, — и в миллионный раз присмолился взглядом к высокой полной груди рыжеволосой собеседницы.
На Лурин была усевшая от многочисленных стирок белая хлопчатобумажная блузка, и ее соски, не стесненные лифчиком, остро выдавались через ткань, отбрасывая на стену копьеобразные тени, — и на стене каждый сосок был размером с круглый электрический фонарик.
— На самом деле ощущаешь, — подхватил ее мысль Пит, — что твои дурные мысли и дела проартикулированы,то есть выражены в слове. Тем самым они как бы обрели форму, стали осязаемыми. А потому стали как бы менее страшны, ибо превратились — внезапно — в слова. Да, они перешли в форму Логоса… — Подумав, он добавил: — А Логос — это нечто хорошее.
Сэндз ласково улыбнулся Тибору, и того вдруг окатило внезапной волной восприятия всего могущества христианского миропонимания. Душевная боль заметно утихла — в ответ на пролитый бальзам слов. Он ощутил, что устаревшая церковь все еще сильна — если и не своими философскими доктринами, так хотя бы своим умением утешать. Философия христианства — сущий вздор. Но какая другая философия, позвольте спросить, разумна и по-настоящему убедительна? Особенно после той вселенской мясорубки, которой оказалась последняя война.
Опять троица за столом — светская троица, с одной ипостасью женского рода, — занялась досужей игрой в карты. Казалось, с обсуждением насущных, коренных вопросов бытия было покончено. А Тибора сейчас интересовали только эти вопросы.
Но тут Абернати вдруг проронил, поднимая глаза от карт в своей руке:
— Занятно. В моей религиозной школе могут теперь оказаться сразу троевзрослых. Вы, Тибор, присутствующая здесь мисс Рей и еще один довольно странный человек, который учится у меня на протяжении некоторого времени. Все вы его хотя бы мельком видели — это Уолтер Блассингейм, Происходит что-то вроде возрождения исконной веры.
Сказал он это довольно бесстрастным тоном, который никак не выдавал его чувств, — быть может, следствие увлеченности карточной игрой.
Тибор громко произнес:
— Erbarme mich, mein Gott.
Он полагал, что, говоря по-немецки, он говорит сам с собой. Но, к его удивлению, Абернати кивнул. Священник явно понял смысл этой фразы.
— Язык «Кrupp und Sohnen», — ядовито проронила Лурин. — Язык «I. G. Farben» и «А. G, Chemie». На этом мерзком языке говорили в семействе Люфтойфелей со времен АдамаЛюфтойфеля — точнее, со времен КаинаЛюфтойфеля.
— «Erbarme mich, mein Gott», — поправил ее Абернати, — это не на языке германских милитаристов. И не на языке бесстыжих производителей химического оружия. Это Klagengeschrei человеческого существа — вопль человека о помощи свыше. Сказанное Тибором значит, — пояснил священник Лурин и Питу, — «Спаси меня, Господи!»
— Или «будь милостив ко мне, Господь!»
— «Еrbarmen», — сказал Абернати, — обычно означает «будь милостив». Но данная фраза исключение — это идиома. Страдания идут не от Бога. А потому бессмысленно просить Бога быть милостивым. Его должно просить о спасении.
Доктор богословия внезапно швырнул карты на стол и энергично промолвил, обращаясь к Тибору:
— Завтра утром, Тибор, в десять, в моем кабинете. Мы повидаемся с глазу на глаз, я объясню подробнее касательно таинства исповеди, а затем мы пройдем в храм, где находятся Святые Дары. Разумеется, ты не сможешь преклонить колени, но Господь, думаю, не прогневается на тебя за это. Безногий не способен преклонить колени.
— Хорошо, святой отец, — согласился Тибор. Как ни странно, у него уже сейчас стало легче на душе. Как будто с его манипуляторов-экстензоров сняли непомерный груз, удержание которого пожирало энергию метабатареи, заставляло зловеще дымиться трансформатор, изнашивало сцепление, корежило соленоиды его тележки…
Но до этого момента он даже не знал, что сей непомерный груз существует.
— Три мои королевы, — сказал Абернати Питу, — бьют твои карты. Извини.
Он забрал себе смехотворно маленькие ставки.
Тибор обратил внимание, что количество фишек у Абернати неуклонно увеличивается — священник постоянно выигрывал.
— А можно мне сыграть? — спросил Тибор. Игроки переглянулись с довольно отрешенным видом, словно не до конца осознавали присутствие постороннего в комнате, а уж его вопрос и вовсе недослышали.
— Хотите войти в игру — выкладывайте доллар серебряной мелочью, — сказал Пит. Он бросил фишку на свободное место на столе. — Пусть она символизирует доллар, который вы должны банкомету. У вас имеется доллар? Не бумажный, мы принимаем только монеты.
— Докажи Тибору, что ты говоришь не просто так, — мягко вмешался священник. — Покажи ему, что у тебя есть.
— Пожалуйста, я всегда могу доказать, что не блефую, — сказал Пит. Он запустил руку глубоко в карман и вытащил несколько коричневых бумажных свертков, в которых находились столбики десятицентовых монет.
— Ух ты! — удивился Тибор.
— Я никогда не проигрываю в блэк-джек, — сказал Пит. — Я просто удваиваю ставки, пока не сорву весь куш.
Он развернул коричневую бумагу и высыпал на стол горку монет. Это были серебряные десятицентовики — настоящие, с давних-предавних времен.
— Теперь, когда вы знаете, против каких капиталов предстоит играть, — вам не расхотелось играть? — спросила Лурин Рей, насмешливо поводя рыжими бровями.
Но у Тибора в кармане имелось достаточно денег — тридцатипроцентный аванс за фреску от Церкви Служителей Гнева. До сих пор он не истратил ни цента — ибо опасался, что в один ужасный день придется возвращать аванс, не выполнив по какой-то причине работу. Однако сейчас он залихватским движением манипулятора извлек из кармана шесть серебряных четвертаков. Пока Пит Сэндз подсчитывал количество красных и голубых фишек, которые причитались Тибору за полтора доллара, тот подкатил свою тележку к столу и установил на тормоз на удобном расстоянии. Партия продолжилась — теперь играли вчетвером, а это уже настоящая игра!