Мирянин
Шрифт:
Для меня лично ничего не прояснилось, я вообще не понял, к чему были все его вопросы относительно финансовой дееспособности Тошки. И я сказал об этом прямо. Но без особенного успеха, потому что в ответ Фидель напустил еще более туману.
– Не спрашивайте меня сейчас, Луиш. Если мои подозрения справедливы, то вы о них скоро узнаете. Если они растут в бесплодной пустыне, то и ни к чему смущать вашу невинность, – изрек Фидель и стал со мной прощаться. – Ложитесь спать. И по возможности спокойно. Салазар будет поблизости. Хотя в последние дни от его присутствия вышло мало толка.
Фидель ушел, а я задумался. «Если мои подозрения справедливы…» – сказал инспектор. К чему бы это? А впрочем, не важно к чему. Главное, что у инспектора есть подозрения на Тошкин счет. И лучше исходить из их принципиального наличия, чем углубляться в суть этих подозрений.
Поэтому я не лег спать, а отправился на третий этаж к Юрасику. За последние сутки мое отношение к Талдыкину переменилось еще раз. Теперь он больше не впечатлял меня на манер фиванского страдальца Эдипа. Скорее Юрасик казался мне с недавних пор этаким библейским Лотом, после его спасения из Содома. После того как его жена превратилась в соляной столб и была им забыта на просторах усеянной пеплом и серой, горящей пустыни. И после того, как пьяный вдрызг этот Лот, злополучный племянник Авраама, очнулся на своем ложе и обнаружил рядом обеих своих дочерей, и так положил начало двум славным племенам моавитян и аммонитян. Юрасик, в отличие от греческого эпического царя, довольно легко пережил свое падение, хотя и с плачем и скрежетом зубовным, но все же пережил. В нем, выродке босяцких улиц, была какая-то первобытная, иудо-христианская крепость, позволявшая ему уповать на Бога даже наперекор злодейке судьбе. Древние данайцы и ахейцы, еще доисторические народы Греции, ничего не знали о прощении и милосердии Господнем, признавая над собой лишь власть мстящих фурий и посылающих их богов. А вот Юрасик хорошо об этом помнил. У него не только был Бог на небесах, но и хранитель из плоти и крови, утаивший его грех за собой. А хранителя, как и Бога, нужно почитать и слушаться. Так впервые я, наверное, один-единственный человек в жизни Юрасика, предстал перед ним как хозяин его судьбы, хотя не имел ничего из того, чем так гордился Талдыкин и что превыше всего ценил. Его сущность купил не мультимиллионер, и даже не за деньги, которых у меня не было, а некий комический в его, Талдыкина, глазах персонаж, обернувшийся то ли ангелом, то ли дьяволом. Но я не просил Юрасика об этом, обе роли он навязал мне сам. Я лишь делал меж ними выбор на свое усмотрение.
Итак, я постучал в дверь, и мне открыли. Номер Талдыкина, незаметно на первый взгляд, но в сущности своей неузнаваемо изменился. Будто здесь стал жить отныне другой человек. Не в смысле смены обстановки. Она как была, так и осталась принадлежностью пятизвездочного отеля «Савой». А в смысле порядка вещей, этот номер населяющих. Вы можете переделать вашу квартиру или особняк до наоборот. Вместо интерьеров в духе конструктивизма обвешать стены коврами и кавказским холодным оружием, сменить телевизор на изображения Будды, спать в гамаке и выкинуть кровать в стиле рококо на помойку. И все равно это будет та же самая ваша квартира или особняк. Потому что человек, в этом доме обитающий, остался одним и тем же.
У Юрасика все вышло по-другому. Раньше в его апартаментах царил (э-э, как бы сказать помягче?), одним словом, бардак. Трусы могли валяться на тюбике с зубной пастой, видеокамера служить подпоркой для подушки, пустые бутылки украшать собой спальное покрывало. Причем подобный бедлам начинал царить в помещении, где поселялся Юрася, минут через пять после его прибытия. И стойко держался до тех пор, пока Юрася это помещение не покидал. То есть всегда в его присутствии. Ему и в гостях ничего не стоило поставить полный стакан на дорогой рояль и расплескать по его бесценной лаковой поверхности вульгарное пиво. А что такого? Вещи для нас, а не мы для вещей! – справедливо полагал Талдыкин, но иногда по невежеству перегибал палку.
А тут я попал словно в будуар старой английской девы. Даже повседневная обувь Юраси, все эти бесконечные кроссовки, шлепанцы и тапки теперь стояли по ранжиру, как их выстроила горничная, и строй их не был разрушен ураганом.
– Не спишь, Юрий Петрович? – спросил я на всякий случай еще в дверях, хотя было ясно – Талдыкин не ложился и ложиться не собирался.
– Не сплю, – покорно ответил мне Юрася и без словесного приглашения впустил в свой номер. Будто ждал меня заранее. Хотя, кто знает? Может, действительно ждал.
Мы немного посидели, поговорили ни о чем. Юрася угостил меня джином с тоником. Теперь алкогольная стихия накатывала на него периодически, а в одиночку Талдыкин вообще пить отныне избегал. Труп Олеси вовсе не стоял между нами, не сидел и не лежал, он висел теперь исключительно на моей шее, и Юрасик только послушно следовал указаниям. Скажут – пойдет в полицию и признается, решат иначе – погорюет на развалинах своей совести и забудет. Раз я не считал нужным возвращаться к страшному вопросу, то и Юрасик обходил его стороной. Но у меня были теперь свои права на Талдыкина, и одним из них я и хотел воспользоваться. Через полчаса пустейшей болтовни я наконец свернул на нужную дорожку. Талдыкин как раз пустился в рассуждения о местных островных женщинах, чьи недостатки он ясно видел в их некоторой недоступности его собственным заигрываниям.
– Ты лучше скажи мне, Юрий Петрович, что это за безобразия ты затеял с Наташей? – спросил я натуральным прокурорским тоном, а сам задрожал в поджилках.
– Какие-такие безобразия? – удивился Талдыкин, причем от души. – Я ее пальцем не тронул, что ты!
– А изумрудное колье с бриллиантами? – Я решил сразить Юрасика своей осведомленностью.
– Какое же это безобразие? Это, брат, такая вещь! – мечтательно произнес Талдыкин и тут же спохватился: – А ты откуда знаешь?
– Откуда я знаю, не важно. Впрочем, это не тайна. Инспектор ди Дуэро сказал. Тебя отследили по банковским платежам. Потом проверили саму ювелирную фирму.
– Вот оно что. Ну и суки! А еще говорили, что конфиденциальность гарантируют! – вспылил вдруг Талдыкин и дальше привычно заругался матом.
Я переждал вихрь его нецензурных тирад и снова вернулся к баранам:
– Они не виноваты. Двойное убийство, тут уж хочешь – не хочешь, а уголовная полиция из тебя потроха вынет.
– Ливадин знает? – тут же задал главный вопрос Юрасик, видимо, предательство салона «Булгари» его несильно проняло. А вот с Тошкой дело, конечно, было посерьезней.
– Пока нет. Вряд ли инспектор стал бы ему докладывать. А больше сообщать некому, – решительно ответствовал я приунывшему Юрасику.
– Спасибо тебе, Алексей Львович, уж не знаю, в который раз. И зачем ты со мной возишься, с этаким дерьмом? – взволнованно обратился ко мне Талдыкин.
Это было что-то новенькое. Наше вам с кисточкой. Видно, мои усилия не пропали даром. Что ж, задача моя только облегчалась. Попробуем сделать из макаки человека, заменив физический труд умственным. Впервые Юрася признал себя на людях дерьмом, это было уже кое-что, явный духовный прогресс хламидии в сторону каракатицы.
– Затем, что человек – не дерьмо, пардон, даже если сам про себя так думает. Хотя, когда он думает о себе плохо, то это вообще-то хорошо. А знаешь ли ты, Юрий Петрович, отчего ты о себе думаешь, как о распоследнем, еще раз пардон, дерьме? Не знаешь? А я тебе скажу. Оттого, что преступлению не хватает наказания.
Юрася ничего мне на это не ответил, но испуганно вытаращил глаза. Словно вопрошая, неужто его ангел-хранитель и дьявол-заступник передумал и вот сейчас велит ему сложить голову на полицейский алтарь. Талдыкин, как и многие люди его склада, ничего страшнее не мог вообразить в повседневной своей жизни, чем угрозу со стороны силовых структур, то бишь милиции, налоговой инспекции и иже с ними. Ему казалось, что уголовный кодекс над твоей головой – это худшее, что может приключиться с отдельно взятым человеком. Он еще не представлял себе, насколько же он ошибался.