Мисо-суп
Шрифт:
В Японии почти нет людей, которые бы собственными глазами видели, как кому-то перерезают глотку. В тот момент, когда все происходит, уже не остается времени на мысли типа «это жестоко», «бедненький», «ой, как больно» или «какой ужас!» Когда горло девушки номер пять раскрылось на моих глазах, — крови почему-то почти не было, — я увидел, как там внутри пульсирует и движется что-то темно-красное, почти черное. Наверное, это были обрубленные голосовые связки. Или что-то еще, чего нельзя увидеть, пока оно скрыто от наших глаз слоем кожи. И когда — голое и трепыхающееся — оно оказывается у тебя перед глазами, ты инстинктивно понимаешь, что внутри тебя оно тоже есть. И это понимание начисто лишает тебя способности зримо представлять свой
Кровь медленно вытекала из горла девушки номер пять. Кровь была очень темной, скорее даже черной, чем красной, и я подумал, что больше всего по цвету она напоминает соус для сашими. Я был все так же неподвижен — даже пальцем не мог пошевелить. У меня затекли шея и плечи, голове было холодно. Даже если бы Фрэнк сейчас приставил к моей груди нож, я бы не шелохнулся.
Время текло совершенно непонятным образом, и мне даже начало казаться, что я вижу, как оно проходит у меня перед глазами.
В помещении совсем не было окон, но на одной из стен висел огромный экран, занимая ее почти всю целиком. В какой-то момент я понял, что на этот экран проецируется съемка наружных видеокамер. Я увидел мир, в котором все шло как прежде, — люди жили, ходили и разговаривали. Каким же далеким показался мне теперь этот мир. «Я-то уже одной ногой в царстве мертвых», — подумал я. Эти люди снаружи покупали и продавали древний, как мир, товар. Женщины, которые меняли свою страсть и свое тело на деньги, стояли рядами вдоль улицы, на холодном ветру, в мини-юбочках, с покрытыми гусиной кожей ногами. Мужчины шли мимо, напевая и смеясь. Они искали себе подходящую партнершу, чтобы хоть немного развеять свое одиночество. Над всем этим мерцала неоновая реклама, неслись голоса зазывал. «Вам будет что вспомнить!» — зычно кричали зазывалы проходящим мимо мужчинам. Этот мир предстал передо мной расплывчатой картинкой на видеоэкране. И я окончательно понял, что все это теперь уже не имеет ко мне никакого отношения.
Фрэнк схватил дядечку «Mr. Children» за волосы и развернул его лицом к девушке номер пять. Голова убитой запрокинулась назад, так что рана была отчетливо видна. Кожа на взрезанной шее натянулась и стала гладкой, без единой морщинки, совсем как мастерски выдубленная кожа какого-нибудь животного. Дядечка, которого схватили за волосы и насильно заставили смотреть на страшную рану, от которой умерла его спутница, вдруг сделал невероятную вещь. Он скривил лицо и громко захихикал. Такой нервный смешок иногда проскакивает у людей, пострадавших от стихийного бедствия, когда они рассказывают о случившемся с ними несчастье.
— Ты, значит, смеешься, урод, — сказал Фрэнк дядечке.
Дядечка, явно ничего не понимая, снова смущенно хихикнул и несколько раз кивнул. Потом начал прикуривать — сперва он достал сигарету из лежащей на столе пачки «Майлд Севн». Все это время Фрэнк продолжал держать его за волосы, пристально следя за каждым его жестом. Всунув сигарету в рот, дядечка полез в карман брюк за зажигалкой. Обыденная сцена — просто человек хочет закурить, чтобы немного успокоиться.
— Ты, может, вот это ищешь? — спросил Фрэнк и указал дядечке на зажигалку, валяющуюся на диванчике прямо возле мертвого женского тела. Тот удовлетворенно закивал и улыбнулся. И тогда Фрэнк взял зажигалку, отрегулировал ее на максимальную мощность, поднес к дядечкиному лицу и принялся жечь ему глаза, лоб и волосы. В воздухе запахло жженым мясом. Дядечка дернулся и попытался увернуться от пламени, но Фрэнк крепко держал его за волосы и продолжал экзекуцию. В какой-то момент он отвел зажигалку в сторону, и тогда дядечка снова сложил дрожащие губы в улыбку и несколько раз кивнул, словно в благодарность.
Фрэнк опять вертанул колесико зажигалки и принялся жечь ему нос и губы. Дядечка не выдержал. Он начал махать обеими руками, пытаясь вырваться, спасти свое лицо от огня. Как маленький капризный ребенок, он лупил Фрэнка кулаками по груди и животу.
— Давай-давай. Сильнее! — пробормотал Фрэнк и, продолжая поджаривать дядечку огнем зажигалки, вдруг — я просто не поверил собственным глазам — широко зевнул. Вот это был зевок! Его лицо на секунду исчезло — вместо него возникла огромная зияющая дыра. Дядечка не выдержал и начал кричать. Голос его прерывался, хрипел, сбивался на визг — как плохо настроенный радиоприемник. Фрэнк немного отодвинулся так, чтобы не заслонять мне жертву. Первый раз в жизни я видел, как человеку жгут лицо. Оранжевое пламя зажигалки дрожало у кончика дядечкиного носа. Казалось, он всасывает огонь ноздрями.
Я вдруг заметил, что саундтрек песни Амуро Намие уже закончился и вместо него звучит песня Такако Окамуры. Дядечка размахивал руками и топал ногами в такт этой песне, и получалось, будто он танцует.
— Кенжи, смотри сюда, — сказал Фрэнк и кивнул подбородком в сторону дядечки.
Мясо вокруг обожженного носа оплавилось и потекло тягучей, как растаявший воск, мутной массой. Время от времени в огне вспыхивали сгустки жира. По вискам и щекам несчастного гораздо быстрее, чем мутная белковая масса, стекал обильный пот. Но вот дядечкино лицо приняло малиновый оттенок, кончик носа обуглился, и я услышал отрывистые потрескивающие звуки, какие бывают слышны в конце долгоиграющей пластинки. Все вокруг ноздрей стало черного цвета, так что уже нельзя было отличить, где собственно ноздри, а где все остальное. Дядечка перестал голосить, руки его безвольно повисли вдоль тела.
Но вот к мелодии Такако Окамуры и к потрескиванию жира примешался еще какой-то звук. Я прислушался: всхлип, другой. Потом дядечка тихо, на одной ноте, заскулил, мелко подрагивая подбородком. Услышав этот скулеж, Фрэнк с удивлением посмотрел на дядечку и снова медленно зевнул, широко открыв рот, словно собирался проглотить несчастного исполнителя «Mr. Children» целиком.
Тот все еще оставался в сознании. По-прежнему держа его за волосы, Фрэнк другой рукой начал задирать юбку на истекающей кровью девушке номер пять. От этой возни тело накренилось и начало сползать с дивана, но зацепилось за диванную спинку запрокинутой далеко назад головой. Что-то треснуло. Голова ушла еще больше назад, и вместо лица я видел теперь только нос и ноздри. Издав резкий звук, с которым обычно открывается насквозь проржавевший замок, рана разверзлась еще шире, уступая весу свисающей через спинку дивана головы. Это уже даже нельзя было назвать раной — скорее, это было похоже на цветочную вазу, наполненную темно-красной жидкостью.
…А я и не знал раньше, что если перерезать человеку горло, то голова будет поворачиваться во все стороны и запрокидываться как хочешь далеко…
Рана была огромная и живая. В ней белели кости, виднелись мелкие сосуды и двигалась какая-то белесая мякоть. Кровь, вместо того чтобы хлестать, медленно струилась, переливаясь через край. Держась правой рукой за то, что раньше было его носом, дядечка продолжал тихо скулить. Из глаз его катились слезы, которые я до этого принял за пот, а из обгорелого носа текла какая-то непонятная густая слизь.
Задрав на женщине юбку и широко раздвинув ей ноги, Фрэнк разорвал колготки и трусики, потом поманил меня пальцем:
— Эй, Кенжи, иди-ка сюда.
Но я не пошел. Я валялся на полу и при всем желании не мог сдвинуться с места. Тогда Фрэнк наконец выпустил из рук дядечкины волосы и широким шагом двинулся в мою сторону. Подойдя ко мне, он схватил меня за лацканы пиджака и потащил прямо к раздвинутым ногам девушки номер пять. Лежащее на диване женское тело содрогалось от конвульсий, и я подумал, что, может быть, она и не умерла до сих пор, может быть, она все еще жива… Ее бедра и пах слегка подрагивали, губы влагалища открывались и закрывались — словно оно дышало — и лобковые волосы двигались в такт этому дыханию.