Мисс Силвер приехала погостить
Шрифт:
Вот тогда она и протянула руку к книжной полке и наугад взяла книгу. Роман лежал раскрытый у нее на коленях — всего лишь белая бумага и черный шрифт, мертвый, как египетский папирус.
Элизабет не знала, сколько так просидела, пока не услышала стук в окно. Комната выходила окнами на задний двор. Она приподняла занавеску и увидала только черную ночь прильнувшую к стеклу, словно другая занавеска. В темноте что-то шевельнулось, появилась рука, чтобы еще раз постучать, и… Карр назвал ее имя…
Окно было двустворчатое, с низким подоконником. Она распахнула его, он влез и закрыл за собой створки. Занавески сомкнулись. Она увидала его блуждающий взгляд,
— В чем дело, дорогой?
— Не отпускай меня.
— Карр, что случилось?
И он рассказал, подняв голову, произнося слова почти шепотом, как будто у него не осталось дыхания, и ему приходилось преодолевать себя.
— Тот человек… я говорил тебе… который увез Марджори… и бросил ее… я видел его фото… в газете. Это Джеймс Лесситер.
Она выдохнула:
— Что ты сделал?
— Ничего… я думал, что сделаю, если там останусь.
Холодный страх сковал Элизабет.
— Что произошло?
— Генри Эйнджер принес Рете газеты. Мы с Фэнси их смотрели, Рета вышла к телефону. Я увидел фото этого человека, а под ним подпись: Джеймс Лесситер. Я говорил тебе, что у Марджори была его фотография, — такая же. Вошла Рета. Я спросил ее: это Джеймс Лесситер? Она сказала «да», и я ушел. Если б я его встретил, ему бы не остаться в живых… Я ходил и ходил, не знаю как долго.
Она посмотрела на дедовские часы, которые тикали тихо и торжественно.
— Скоро полдесятого.
— Не мог же я идти сюда целый час… Хотя наверное… Наверное, я пошел в другую сторону, но потом подумал о тебе. После этого только и мечтал о том, чтобы попасть к тебе. Какой я дурак…
— Это не важно.
Ему пришло в голову, что в ее словах содержится суть их взаимоотношений. Не важно, что он говорит или делает, что другие скажут или сделают, уйдет ли он и забудет, или вспомнит и вернется, дождь или солнце, день или ночь, год начинается или кончается, — соединяющая их связь остается. Он только и смог сказать: «Да, это не важно», — и снова опустил голову ей на плечо. Чувство, терзавшее его последний час, утихло, стало казаться чем-то далеким. Наступила минута покоя. Они долго молчали, не замечая времени.
Наконец она спросила:
— Кто-нибудь знает, где ты? Они будут волноваться.
Мир Элизабет вернулся в норму. В нем ожили другие люди — Рета Крей, которая сейчас ужасно беспокоится, Джонатан Мур, который скоро должен прийти, наигравшись в шахматы с доктором Краддоком. Она встала, пошла на кухню поставить чайник, начала выполнять какие-то мелкие домашние дела, как будто они и были выражением любви и заботы. Это был самый счастливый час в ее жизни. Получить то, что потеряла, что не надеялась найти, иметь возможность отдать все нерастраченное — это такая радость, что не выразить словами.
Карр тоже молчал. Он проделал долгий путь — не две с половиной мили из Меллинга, а пять лет,
— Элизабет…
— Карр…
— Элизабет, ты примешь меня обратно?
— А ты хочешь?
— Ты знаешь.
После небольшой паузы она спросила:
— А ты можешь… вернуться обратно?
— Ты имеешь в виду Фэнси?
— Ты говорил, что сам не знаешь, помолвлены вы или нет.
Он затрясся от смеха.
— Это была просто болтовня. По пути домой мы поговорили. Она была милой девочкой, все поняла и все признала. «Что без обиды говорится, то без обиды выслушивается», — как сказала бы ее драгоценная мамочка. Так что с этим все в порядке. Я вернулся, как возвращается блудный сын. Ты меня принимаешь?
Элизабет сказала:
— Ничего не могу с собой поделать — да!
Глава 15
Размеренным шагом он шел обратно в Меллинг. Ощущение битвы с пространством и временем прошло. Разум угомонился, остепенился. Все, что было по ту сторону бури, стало казаться нереальным, как сон после пробуждения, когда вокруг видишь сияние дня. То было с кем-то другим, причем очень давно. У него снова есть Элизабет. Как он мог ее отпустить — это просто немыслимо! Карр шел и планировал их будущую жизнь.
Он вышел из Грина. На фоне ночного неба без луны и звезд Грин казался зловещим черным пятном. После переулка, окруженного высокой насыпью и колючей живой изгородью, стало светлее. Вдалеке можно было различить коттеджи и изломанные очертания церкви. Идя по левой стороне дороги, он подошел к Гейт-хаусу. Сквозь шторы пробивался свет. Катерина еще не ложилась спать.
Как много значат мелочи! Если бы Катерина легла спать чуть раньше, все обернулось бы по-другому. Свет из-за бледных парчовых штор сбил мысли Карра, и они стали работать совсем в другом направлении. Если Катерина не спит, то и другие не спят. Под «другими» Карр подразумевал Джеймса Лесситера. Он слышал, как Рета говорила: «Миссис Лесситер ничего не выбрасывала. Ему придется разобрать горы бумаг».
Джеймс Лесситер не спит. Он заканчивает одни грязные дела, чтобы приступить к другим. Карр больше за себя не боялся. Он может войти к негодяю, высказать все, что о нем думает, а потом уйти. У него засело в мозгу, что он должен таким образом поставить точку в своем несчастливом браке, отобравшем у него и иллюзии, и счастье. Но Марджори умерла. Он должен закрыть ее счеты с Джеймсом Лесситером. Нет, он и пальцем не тронет эту падаль! Карр свернул на дорогу, начинавшуюся между колоннами.
Стенные часы в Белом коттедже с мелодичным звоном ударили один раз. Рета Крей посмотрела на них с недоверием. Как медленно течет время! Еще только без четверти одиннадцать! Прошел час, как Фэнси отправилась спать, и два часа с четвертью, как Карр выскочил из дома. Обычно вечера пролетали быстро. Днем у нее было много тяжелой работы, но, перемыв посуду после ужина, она покидала суровый послевоенный мир и становилась праздной женщиной, которую поджидали концерты и пьесы, стоило только нажать кнопки радио, или же книги уносили ее в иные страны и времена. В этот вечер ничего подобного не случилось. Ничто не в силах было отвлечь измученный разум. Рета не заметила, когда на нее навалился страх. Для него не было причин, но она не могла стряхнуть его. Она говорила себе, что завтра над ним посмеется, но это завтра было бесконечно далеко.