Мисс Силвер приехала погостить
Шрифт:
Он потряс бумагой, которую держал в руке, — пожелтевший лист завещания. Рета следила за ним сначала с непониманием, а потом с удивлением и недовольством.
— Джеймс, что за нелепость!
Он засмеялся.
— Да? «Завещаю все Генриетте Крей, проживающей в Меллинге, Белый коттедж». Моя мать имела пожизненную ренту с правом передачи, так что в момент написания завещания я оставлял тебе несколько школьных призов, коллекцию рекламных плакатов футбольных команд и свой не слишком ценный гардероб. Комизм ситуации в том, что с тех пор я не сделал другого завещания, и если твой Карр
— Мне не нравится этот разговор. В любом случае… — И бумага скользнула с ее руки в камин на груду пепла. Но прежде чем она опустилась, Джеймс Лесситер подхватил ее и прижал к себе.
— Нет, моя дорогая! Это мое имущество. Разве тебе не известно, что уничтожать завещание — это преступление?
Не знаю, сколько лет каторги за это полагается, ты в следующий раз спроси у Хоулдернесса.
Она недовольно сказала:
— Джеймс, это же смешно. Сожги его. Пожалуйста.
Он веселился, держа бумагу над головой, как будто они были мальчик и девочка, и она могла ее отнять. Через мгновенье его настроение изменилось, он подошел к столу и положил бумагу под пресс-папье.
Потом повернулся и трезво сказал:
— Я не знаю никого другого, кому хотел бы все завещать, Рета.
— Но это же полная чушь.
— Разве? Я так не думаю. У меня нет родственников, кроме очень дальних, вроде Катерины, и тебя. Они меня не интересуют. Я не собираюсь жениться, у меня нет качеств, нужных для семейного очага, и нет желания ввязываться в такое назойливое мероприятие, как семья. — Его голос снова повеселел. — Что ты будешь делать, когда тебе все достанется? Это солидный куш.
Она выпрямилась и нахмурилась.
— Я не хочу об этом говорить. Пожалуйста, брось эту бумагу в камин.
— Тебе в жизни не часто приходилось забавляться, да? — Джеймс продолжал веселиться. — Расслабься, давай обсудим этот вариант — чисто гипотетически, потому что я собираюсь жить сто лет, а такая совестливость, как у тебя, сведет тебя в могилу гораздо раньше. Но мне было бы очень интересно узнать, как бы ты отнеслась… ну, к получению крупного куша.
Все равно им нужно было о чем-то говорить — Рета хотела оттянуть время, чтобы Карр нагулялся и разрядил страсти. Она позволила себе расслабиться и сказала:
— Смотря по обстоятельствам.
— До чего ты осторожна! Смотря по тому, каков куш? Ну, скажем, его хватит на то, чтобы содержать Меллинг-хаус самым расточительным образом. Ты хотела бы здесь жить?
— Да я об этом и думать не буду. Я люблю свой коттедж.
— Хорошо. А нет желания куда-то поехать, сорить деньгами?
— Мой дорогой Джеймс!
Он опять прислонился к столу, глаза его сверкали, губы улыбались.
— Тогда что же ты будешь делать? Надо же что-то делать с деньгами — в моем гипотетическом случае.
Она сказала, как бы размышляя:
— У очень многих людей нет жилья. До них никому нет дела. Они кочуют по дешевым ночлежкам, чахнут. Я думаю, можно было бы приспособить какой-нибудь большой загородный дом, где много комфортабельных отдельных комнат и большие общие комнаты для отдыха и обеда…
Он кивнул, потом засмеялся.
— Оригинальная идея… Курятник! Я тебе не завидую, если ты все это осуществишь. Они же сразу глаза друг дружке повыцарапают!
— С чего бы это? К тому же там будут жить не только женщины, но и мужчины. Мужчинам дом нужен еще больше, они не могут устроить его сами. — Она протянула к нему руку. — А теперь, Джеймс, пожалуйста, сожги эту бумагу.
Он покачал головой и улыбнулся.
— Это мое завещание, и это совершенно не твое дело. Если б мне захотелось, я уничтожил бы его много лет назад. Но я не побеспокоился об этом. А если когда и побеспокоюсь, у меня есть подозрение, что я сделаю то же самое.
Джеймс посмотрел на нее в упор.
— Почему?
— Сейчас скажу. Верность мечте. Как я сказал, в юности у меня была любовь-мечта, и, веришь или нет, за всю жизнь я не испытал ничего подобного. Я любил многих очаровательных женщин, наслаждался, но эти, если позволишь так выразиться, контакты были совсем другого рода. Прочие дамы не выдерживают сравнения с Афиной Палладой. Я не имею ни малейшего желания возвращаться к тревожной поре юности, но в ретроспективе она представляет определенный шарм. Ты — олицетворение этого шарма.
— Ты прекрасно знаешь, что во мне никогда не было ни капли шарма.
— Ars est celare artem. Знаешь, когда ты так сказала, я снова почувствовал себя юношей.
— Ты всегда мне говорил, что я прямая, как кочерга, — Рета улыбнулась. — Такой и осталась. Я всегда была бестактной, так что принимай какая есть. Я хочу тебе кое-что сказать. Это насчет Катерины.
Приникшая к стеклу Катерина Уэлби расслышала свое имя. Над дверью, над самой ее головой, было отверстие для вентиляции, устроенное году так в восьмидесятом, когда было сделано великое открытие, что свежий воздух не обязательно приводит к летальному исходу. Сейчас это отверстие было открыто, и из кабинета доносились отчетливые голоса — ей многое удалось разобрать. Она услышана, как Джеймс Лесситер сказал:
— Что насчет Катерины?
Рета сделала к нему шаг.
— Джеймс, не разоряй ее.
— Дорогая моя девочка, она — воровка.
Катерина куталась в длинный черный плащ на меху. Он был очень теплый, Милдред Лесситер отдала ей его много лет назад, но мех все еще был хороший, теплый. Под этим мехом Катерина сжалась от холода.
— Она воровка.
— Ты не имеешь права так говорить!
— Думаю, имею. Вот завещание моей матери, можешь сама прочесть. Она здесь все расписала. Катерина врала, когда утверждала, что мать дарила ей вещи. Если она не сможет или не захочет их вернуть, я буду вынужден возбудить судебное дело.
— Ты не можешь этого делать!
— Могу и буду.
— Почему?!
— Потому что она воровка.
Рета покачала головой.
— Нет, дело не в этом. Ты что-то против нее имеешь. Что?
— Тебе ли спрашивать? Она разбила нашу помолвку, сочиняла тебе про меня небылицы.
— Джеймс, это не небылицы.
— Она лгала о нас обоих моей матери.
Рета подошла к нему вплотную и встала, опершись правой рукой о стол.
— Джеймс, не это разбило нашу помолвку. Ее разбила я… когда ты убил собаку.