Миссия на Маврикий
Шрифт:
– Как я счастлив видеть вас снова здесь, и так скоро, Обри, и как хорошо все обернулось! Я послал Корбетта в Англию безотлагательно с вашими отличными новостями, как только написал сопроводительное письмо. Вы точно попадете в «Газетт», я уверен! Что за великолепный корабль эта ваша «Бурбоннезка»! Тонкая и звонкая, хе-хе. Хотелось бы, чтоб и наши верфи спроворили нечто подобное, но, с другой стороны, если вы, молодые люди, будете захватывать их готовенькими, это сбережет время нашим кораблестроителям, хе-хе, верно? Я утвердил ее новое имя, кстати, и собираюсь утвердить все ваши назначения. Я рад, что Клонферт наконец получил капитана, хотя этот прискорбный инцидент с шелком Компании... Я бы не удивился, если бы вы его протащили под килем за такое. Но нет смысла плакать об убежавшем молоке, как я всегда говорю миссис Берти, и все хорошо, что хорошо кончается.
– Ну, сэр, мы видели русский шлюп «Диана», идущий от Родригеса, но я предпочел, как и вы, его не заметить.
Адмирал, казалось, ничего не расслышал. После моментной заминки он продолжил:
– Итак, вы снесли их батареи прямо у них на глазах. Я в восторге, и Фаркъюхар ликует, насколько эта сушеная мумия может ликовать. Вина не пьет, а вода, видать, вымыла из него всю радость. Я его не звал на этот обед, все равно он отказывается от всех приглашений, но, надо сказать, он с нетерпением ожидал вас и доктора Мэтьюрина. Следующим номером, как только Родригес получит подкрепления, возьмем Бурбон насовсем. Или Реюньон, или Иль Бонапарт, как они его называют. Чертовы дураки, эти метания туда-сюда, это же типично для иностранцев, вы не находите, Обри? Это предполагается в следующий муссон, как только удастся наскрести транспорты на три или четыре тысячи человек. Позвольте спросить, что за человек этот доктор Мэтьюрин? Ему можно доверять? А то что-то он мне напоминает иностранца.
– Я считаю, он вполне надежен, сэр, – ответил Джек, внутренне ухмыляясь. – Лорд Кейт был о нем весьма высокого мнения, предлагал ему пост главного медика на флоте. И герцог Кларенс посылал именно за ним, когда у него в готовности в прихожей толпились чуть не все врачи Англии. Он его ценит превыше всех.
– О, в самом деле? – воскликнул впечатленный адмирал. – Надо бы позаботиться о нем, видимо. Не то, чтоб этим умненьким политикам можно было доверять, понимаете ли... «Чтоб хлебать из одной миски с дьяволом, надо запастись ложкой подлиннее», – я это всегда говорил. Ну, приступим к нашим омарам. Вот моим омарам доверять можно, Обри, хе-хе. Я послал пару лодок за ними на запад, лишь только вы показали свои позывные.
Омары были стоящими, такими же были устрицы и все остальные блюда этого обильнейшего обеда, что вносились перемена за переменой, пока, наконец, скатерть не была убрана и на столы выставили портвейн. Тут поднявшийся адмирал Берти произнес:
– Наполним бокалы, джентльмены. До краев. За трижды и еще три раза счастливчика Джека Обри, и чтоб бил он врагов снова и снова!
Неделей позже губернатор колонии также дал обед в честь коммодора. На этом подавали в основном дичь: голубая антилопа, спрингбок, стейнбок, сасса, конгони, черные и голубые гну – омаров не было совсем, но ели еще дольше. Однако дальше этого оригинальность губернатора не зашла, обед также закончился пудингом, и снова гости пили портвейн за Джека, и чтоб бил он врагов еще и еще.
В тот момент, когда произносился этот второй тост, Стивен ел хлеб и холодное мясо с мистером Фаркьюхаром и мистером Проутом, его секретарем, на втором этаже губернаторской типографии, укромном месте, из которого удалили всех рабочих. Все трое были более или менее черны, так как они перерабатывали прокламацию к жителям Реюньона в соответствии с последними сведениями Стивена. Пришлось набирать большое количество листовок и цветных плакатов, все на хорошем французском, все описывали преимущества британского владычества, обещали уважение к религии, законам, обычаям и собственности. Также везде содержались указания на неизбежные гибельные последствия сопротивления и на выгоды сотрудничества. Аналогичные документы, но в меньшей стадии готовности, имелись и для Маврикия, все это требовалось набрать и напечатать со всем возможным соблюдением секретности, соответственно, с помощью всего двух близких конфидентов. Но, поскольку ни один из этих двоих не знал ни слова по-французски, Фаркьюхар и Проут постоянно бегали из цеха и обратно, хотя были просто очарованы самим процессом печати. Желая продемонстрировать Стивену свою сноровку, они взялись за корректуру трех длиннейших текстов прямо в гранках. Текст они с переменным успехом читали с помощью маленького зеркальца, которое вырывали друг у друга, выковыривая одни литеры, вставляя другие, рассуждая о нижних и верхних регистрах, формах, абзацах, разрядках, шрифтах и интервалах, размазывая типографскую
В данный момент они уже бросили обсуждать и процесс печати, и даже свои хитрые уловки и приемы, освоенные в процессе работы. Были перемыты до последней косточки и подробное сообщение Стивена о состоянии умов на Реюньоне, и характеристики агентов, с которыми ему удалось завязать отношения, и теперь, поедая измазанное типографской краской мясо, они обсуждали поэзию законов, а точнее, законов о наследовании земельной собственности в будущих владениях мистера Фаркъюхара.
– Французская система, их новый кодекс, на бумаге очень хорош – заключил Фаркъюхар, – он бы сгодился и для ленты логического автомата. Но он упускает алогическую, я бы сказал, надлогическую, поэтическую сторону человеческой натуры. Наши же законы в своей мудрости сохраняют эту черту, что особенно заметно в обычном земельном праве. Позвольте привести вам пример: в манорах восточного и западного Энборна и в Беркшире вдова имеет право «свободной скамьи», или sedes libera, или, на варварской латыни адвокатов, francus bancus, ну, одним словом, на наследование земель покойного мужа. Но если она замечена в связи с лицом противоположного пола, то, коль она предпочтет этого последнего – она лишается всего, в противном случае она должна прибыть в местный суд, сидя задом наперед на черном баране и произнести следующий текст: «Еду на черном баране, вот я – шлюха, перед вами, за мои шашни потеряла я свою пашню, за верченье хвостом накажите меня стыдом. Но прошу доброго мистера Стюарда дать мне мою землю снова».
– Мой дядя владеет одним из этих маноров, и я посещал тамошний суд. Мне, боюсь, не удастся во всех нюансах описать веселую атмосферу суда, милое смущение молодой вдовы, поток крестьянских острот и, что главное, с моей точки зрения, всеобщее удовлетворение от восстановления ее прав, что я отношу в большой мере на убеждающую силу поэзии.
– Должна быть значимая статистическая связь между количеством черных ягнят, доживающих до преклонного возраста, – заметил Проут, – и комплекцией местных вдов.
– И это далеко не единственный пример, – продолжил Фаркъюхар. – В маноре Килмерсдон в Соммерсете, например, мы обнаруживаем точно такую же процедуру очищения, но в сокращенной форме, требуется сказать только: «За то, что задом вертела, терплю эту боль. Добрый лорд, обратно взять землю позволь.»
– Ну не замечательно ли, джентльмены, обнаружить черных баранов, абсолютно бесполезных созданий во всем, за исключением описанной церемонии, в настолько удаленных местностях, как Беркшир и Соммерсет, при том, что сведений об использовании баранов белых вообще не встречается? Поэтому, я убежден, эти черные бараны теснейшим образом связаны с почитанием друидов.
Хотя мистер Фаркъюхар был человеком разумным и знающим, при первом же упоминании друидов, почитателей дуба и омелы, в его глазах зажегся дикий блеск, настолько дикий, что Стивен поспешно глянул на часы, встал, и, сказав, что с сожалением вынужден их покинуть, принялся собирать свои книги.
– Не стоило бы вам помыться перед уходом? – спросил Фаркъюхар. – А то вы несколько пятнисты.
– Благодарю, – ответствовал Стивен, – но существо, ожидающее меня, несмотря на свое значительное старшинство, не придает значения церемониям.
– Что он имел в виду под значительным старшинством? – спросил мистер Проут. – Все, кто хоть что-то из себя представляет, кроме нас, сейчас на балу у губернатора.
– Может, он имел в виду черного мага или вождя готтентотов. Ну вот, я говорю, друиды...
На самом деле старшинство было чисто алфавитным, ибо, к радости сердца своего, доктор Мэтьюрин имел в виду аардварка, или капского трубкозуба. И сейчас это существо стояло перед ним, бледное, с грузным поросячьим телом примерно пяти футов в длину, с удлиненной головой, оканчивающейся блюдцеобразным пятачком, на коротких толстых ногах, и с непропорционально длинными ослиными ушами. Зверь был покрыт пучками редкой желтоватой шерсти, из под которой проглядывала кожа нездорового оттенка, как у ночного гуляки. Трубкозуб часто моргал, и, видимо, пребывая в тревоге, время от времени облизывал свои вытянутые трубочкой губы. Ибо был он не только взвешен и измерен, но даже клок его щетины был выдран со своего законного места и подвергнут всестороннему осмотру под увеличительным стеклом. Кроткое, застенчивое животное, неспособное кусаться и слишком робкое, чтоб царапаться, все больше падало духом, и уши его опускались все ниже, пока не заслонили его маленькие печальные глазки с длинными ресницами.