Миссия на Маврикий
Шрифт:
– Вот. Я их спутал со скальпелями. Это миссис Броуд из «Грэйпс» так их уложила, нашла в банковской обертке, я про них позабыл... Довольно изобретательный способ носить деньги, рассчитан на то, чтоб обмануть карманников. Надеюсь, сработает.
– Сколько тут?
– Шестьдесят или семьдесят фунтов, вероятно.
– Но, Стивен, верхняя банкнота – пятидесятифунтовая и следующие такие же. Ты их, по-моему, даже не считал.
– Не важно, не важно, – раздраженно ответил Стивен, – я имел в виду сто шестьдесят. Я именно это и сказал, ты просто не расслышал.
Они оба насторожились. Сквозь стук дождя голос Софи звал: «Джек, Джек!» – и перешел в стон, когда она сама ворвалась в обсерваторию мокрая и задыхающаяся. «Там моряк от адмирала порта», – проговорила она между вдохами – «и он не отдает письмо никому, только лично тебе в руки. О, Джек, не может ли это быть корабль?»
Да, это был корабль. Капитану Обри надлежало прибыть на борт Корабля Его Величества «Боадицея», вступить в командование означенным судном,
Теперь, когда обоснования для действий были получены, активность рванулась из обитателей Эшгроу-коттеджа подобно взрыву бомбы, моментально перевернув все в доме вверх ногами. Сперва миссис Вильямс вцепилась мертвой хваткой в свою идею сменить занавески в гостиной, стеная, что это должно быть сделано и что подумает леди Клонферт, и что никто не сможет ей помешать. Но что она могла против вновь назначенного капитана фрегата, капитана, рвущегося на борт своего корабля до вечерней пушки? И в несколько минут она присоединилась к дочери и обезумевшей горничной, в сумасшедшей спешке чистящим мундир, штопающим чулки и гладящим шейные платки, пока Джек с грохотом волок по чердаку свой морской сундучок и ревел вниз, чтоб принесли масло для кожаных вещей, и где, черт возьми, его пистолеты? Сверху сыпались указания домочадцам «давай-давай», «живей-живей», «не терять ни минуты» и «посветить, где тут ящик с секстаном».
Приезд леди Клонферт, еще недавно столь важный для миссис Вильямс, прошел почти незамеченным в суматохе, еще усиленной воплями забытых детей, и дошедшей до форменного пароксизма как раз когда ее кучер постучал в дверь. Две полные минуты энергичного выбивания двери из проема потребовались, чтобы она, наконец, отворилась и леди Клонферт смогла войти в ободранную гостиную, где старые занавески лежали на одном стуле, а новые – на другом.
Бедная леди, визит явно вышел не из самых приятных. Она оделась с особым тщанием, чтоб не раздражать миссис Обри чересчур уж модным видом, и в то же время очаровать капитана Обри. Она приготовила искусную речь о женах моряков; об уважении и симпатии сэра Клонферта к капитану – своему старому товарищу по команде; о ее прекрасной осведомленности об особенностях жизни на борту военного судна – с ненавязчивыми ссылками на знакомство с генералом Малгрейвом, первым лордом Адмиралтейства, и с женой адмирала Берти, командующего базой на Мысу. Это все она выложила Стивену, зажатому в темном, сыром углу за часами, с вежливыми замечаниями в адрес Софи, а потом вынуждена была повторять Джеку, густо облепленному паутиной, с сундучком на плече.
Довольно трудно повторить выспренную речь дважды без перерыва, но она очень старалась, поскольку действительно всей душой желала оставить слякотную английскую зиму, и мысль о воссоединении с супругом воодушевляла ее. Ощущение провала заставило ее грудь вздыматься сильнее, румянец залил ее прелестное лицо, и из своего угла Стивен решил, что она неплохо противостоит форс-мажору, и что Джек не остался глух к ее страданиям. Но также он с сожалением констатировал заметную напряженность Софи, принужденность ее вежливой улыбки. Когда леди Клонферт предложила лично штопать чулки капитана и быть всячески полезной во время вояжа, в ответ Софи излила изрядную порцию желчи. Каменная непроницаемость миссис Вильямс, ее повторяющееся фырканье, ее показная занятость были выше всяческих похвал. Но, хотя Стивен давно знал, что ревность является неотъемлемой частью характера Софи (пожалуй, единственная отрицательная его черта), видеть ее проявления было неприятно. Джек уловил сигналы столь же быстро, как и его друг (доктор заметил его отчаянный взгляд), и его и так невеликая сердечность к леди Клонферт показательно уменьшилась. Хотя он и повторил сказанное вначале: что он будет счастлив доставить ее светлость на Мыс. Интересно, чем было обусловлено это отчаяние во взгляде? Доктор Мэтьюрин погрузился в медитацию относительно семейных обычаев: Является ли моногамия извращением? Как часто встречалась она в разные времена в разных странах? Насколько жестко соблюдалась? Из этого состояния его вывел сильный голос Джека, утверждающий, что плавание по Каналу утомительно, а потому он настоятельно рекомендует ее светлости отправиться в Плимут и ожидать фрегат там, что он настоятельно просит уменьшить багаж до минимума, и что он вынужден предупредить о скрупулезнейшей пунктуальности, ибо «со своей стороны готов бы был упустить отлив, лишь бы помочь даме, но королевская служба не может ждать». Тут все поднялись, Джек вышел проводить леди Клонферт до кареты, держа зонтик, плотно закрыл за ней дверцу, и вернулся в дом, излучая доброжелательность, оставшуюся, однако, без ответа.
Миссис Вильямс перемывала все косточки леди Клонферт – ее палантин, ее внешний вид и моральный облик подверглись осуждению в совершенно восхитительных выражениях. В это время Джек провозглашал, что его багаж должен быть упакован не позднее, чем через два часа, что Стивен бесконечно его обяжет, отправившись в Госпорт за Джоном Парли и тележкой
Затем Софи вернулась к аргументам против отъезда Джека как можно скорее: завтра утром будет гораздо, гораздо лучше с любой точки зрения. Они могут не успеть подготовить его одежду. Несмотря на ее проворный ум, логические аргументы вскоре были исчерпаны и Стивен, предчувствуя, что она может обратиться к другим, в том числе к слезам или к обращению к нему за поддержкой, выскользнул из комнаты. Снаружи он пообщался со своей лошадью, и затем, придя обратно, обнаружил Джека торчащим в дверях, вперившись в низколетящие облака. Из-за спины мужа выглядывала Софи, особенно привлекательная в своем волнении. «Барометр поднимается, – задумчиво заметил Джек, – а ветер все еще южный. А если учесть, где она пришвартована, прямо у дальнего конца бухты, вывести ее в этот отлив не получится. Да, дорогая, возможно, ты и права. Нет никакой нужды отправляться на борт до завтра. Но завтра, любимая», – произнес он, нежно взглянув на жену, – «на рассвете ты отпустишь своего мужа в его природную стихию».
Над этой стихией, мокрой, всегда ненадежной, часто коварной, но в данный момент теплой и ласковой, капитан Обри, диктовал счастливому секретарю официальное донесение:
«Боадицея», открытое море.
Дорогой Сэр, имею честь сообщить Вам, что на рассвете 17-го сего месяца, в двух лигах на юго-юго-восток от островов Селваженс, Корабль Его Величества под моим командованием имел счастье встретиться с французским военным кораблем, сопровождающим захваченный приз. При приближении «Боадицеи» француз оставил приз (шнява со спущенными брам-стеньгами) и попытался уйти на ветер. Мы приготовились к бою с врагом, который пытался затянуть нас на мели вокруг Селваженс, но, потеряв ветер в результате утраты крюйс-стеньги, сел на риф. Поскольку вскоре ветер стих совсем, а скалы заслонили вражеское судно от орудий «Боадицеи», вражеский корабль был взят на абордаж партией на шлюпках. Судно называлось «Хиби» и оказалось ранее захваченным фрегатом Его Величества «Гиена», 28 орудий. В данный момент корабль нес двадцать две двадцатичетырехфунтовые карронады и две длинные девятифунтовки, с экипажем из 214 человек под командованием монсеньера Брентоньера, лейтенанта де Вайссье. Капитан корабля погиб во время взятия приза. Корабль вышел из Бордо 38 дней назад, и за время крейсерства захватил несколько английских судов (список прилагается). Мой первый лейтенант, мистер Лемюель Эйкерс, 52 года, отличный офицер, командовал шлюпками «Боадицеи» и провел атаку в великолепной манере, прекрасно проявили себя также лейтенант Сеймур и помощник штурмана мистер Джонсон. Счастлив сообщить, что экипаж «Боадицеи» в деле вел себя безукоризненно, и все наши потери свелись к двум легкораненым. Шнява была немедленно освобождена, это «Интрепид Фокс» из Бристоля, капитан А. Снэйп, шла от побережья Гвинеи, груз: слоновая кость, золотой песок, кардамон, шкуры и кожи. Учитывая ценность груза, я отправил ее в Гибралтар под охраной «Гиены», под командованием лейтенанта Эйкерса. Имею честь пребывать и т.д. и т.п.
Капитан Обри одобрительно поглядывал на проворный полет секретарского пера по бумаге. Письмо, будучи, по сути, правдой, как и большинство официальных писем, содержало изрядную долю лжи. Джек вовсе не считал Лемюэля Эйкерса отличным офицером, «отважно вел» он людей своим громким ревом с кормы баркаса, где запутался деревянной ногой в парусине, поведение нескольких членов экипажа «Боадицеи» просто вывело капитана из себя, а шнява вовсе не была освобождена «немедленно».
«Не забудьте в конце депеши перечислить раненых, мистер Хилл», – напомнил Джек.
«Джеймс Эрклоу, рядовой матрос, и Вильям Бэйтс, морской пехотинец. А сейчас, будьте столь любезны, предупредите мистера Эйкерса, что я собираюсь передать с ним в Гибралтар пару частных писем.»
Оставшись в одиночестве в своей большой каюте, он глянул в окно кормовой галереи на тихое, сверкающее под лучами солнца море, с лежащими без движения призами и шлюпками, снующими туда-сюда. Снасти «Хиби» (или «Гиены») были увешаны человеческими фигурками, завершающими ремонт такелажа, ванты новой бизани фрегата уже натянуты, Джон Феллоуз – боцман первый сорт! Затем Джек потянулся за чистым листом бумаги и начал: