Mister Frost или Леденеющая Радость
Шрифт:
– Мне неинтересно.
– Конечно, это же так гениально просто!
– На самом деле очень не просто. Меня в принципе ничего не интересует.
– Что, совсем-совсем ничего?
– Да, абсолютно.
– Даже книги?
– И книги в том числе.
– Так что же Вы за человек такой получаетесь?
– О, если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы не сидел сейчас с Вами на одной лавочке, а занимался каким-нибудь полезным делом. Например, работал бы бухгалтером где-нибудь в просторном кабинете, в какой-либо корпорации и получал бы зарплату. В общем, жил бы как все люди на этой земле. А так, как видите, просто существую…
– Простите, Вы сказали «на этой земле»? Как цинично и пренебрежительно или даже высокомерно, могу заявить. Без обид.
– Какие уж тут обиды, – незнакомец глубоко
– Вы действительно не любите людей, если так нелестно о них отзываетесь?
– Заметьте, не я это сказал, но во всяком случае Вы правы. Да, я действительно их недолюбливаю. Не то, что бы они мне что-либо сделали, вовсе нет. Они мне просто не приятны, как неприятен навязчивый и злобный болотный гнус. Вы, наверняка, не понимаете, о чём я говорю, – сделал он многозначительный вывод.
– С чего Вы взяли? Я очень даже понимаю…
– Не лгите, но, пожалуйста, продолжайте.
– Я Вас отлично понимаю и хорошо представляю себе данное ощущение, сам иногда чувствую себя выше этих земных червей. Хочется иной раз разорвать всякую презренную связь с ними, отделиться, обособиться. Но я – писатель, и, в свою очередь считаю, что эта далеко не скромная надменность должна быть свойственна любому талантливому и уважающему себя человеку.
– Вы тоже весьма откровенно отзываетесь о людях.
– Да-да, однако можно поинтересоваться, с чем ощущение мнимого превосходства связано у Вас?
– Превосходство не мнимое. Оно реальное. Настолько реальное, что находится за гранью человеческого восприятия.
– Простите?
– Вы не посвящены в эту тайну, и Вам это знать необязательно. Но я бы хотел Вас убедительно попросить не вмешиваться в то, что Вам не ведомо, – незнакомец явно что-то тщательно скрывал, не желая проливать ни капли света на некую загадку с непонятным, сильно затуманенным содержанием. Дорогой читатель, не видел ли ты никогда уравнения нахождения вероятности обитания той или иной планеты нашей галактики разумными организмами? Попробуй-ка решить его при семи неизвестных значениях!
– Извините, а Вы не расскажите поподробнее о себе, чтобы отразить это в моём новом рассказе? Уж больно любопытно Ваше мировоззрение. Идейку вот заманчивую подкинули. Ну как, согласны?
– Не уверен, что она Вам понравится, это раз. И я не люблю вспоминать данную историю, это два. Тем более Вы мне не знакомы, хотя и писатель, но всё же. Это три.
– Печально.
– Я не привык делать одолжений, но для Вас, так уж и быть, сделаю одно исключение. Не сейчас. История моя и в правду полна невероятных перипетий судьбы, отчасти мистики, любви, – тут он ещё раз вздохнул, – и прочее, из чего может получиться весьма не дурная повесть… Признаться, Вы меня заинтриговали. Я никогда не встречался с писателями. Да, если хотите, я расскажу Вам свою историю жизни. Мне-то всё равно, мне не жалко, – также равнодушно, без единой эмоции, продолжал говорить мой собеседник. – Предлагаю встретиться завтра здесь же, в это же время. Подготовьтесь, разговор обещает быть долгим. Возьмите только те вещи, которые сочтёте нужными. Но не мне Вас учить.
За всё время затянувшегося диалога его высеченное из камня лицо сохранило своё стойкое холодное выражение. В тот момент мне показалось, что я беседовал не с реальным человеком, а с гипсовой статуей, хотя, по правде, у статуй лица иной раз бывают поживее этого бездушного, бесцветного холста с чёткими очертаниями глаз, носа и рта. Как будто художник, потерявший всё ценное, кроме вдохновения, подавленный неудачей, взял в руки твёрдый графитный карандаш и, набросав пару серых штрихов, получил эскиз грусти и отчаяния. А вместо глаз на пустынном лице вставил два блёклых и слегка потёртых камня-изумруда, которые ярко, по-драконьи, светились в темноте зелёным, пронизывавшим душу насквозь пламенем. И готовый портрет безымянный художник повесил в дали от людей, туда, куда доберётся только избранный, чтобы насладиться красотой немого искусства.
Человек в чёрном пальто сидел на парковой скамейке с изящными изгибами в металле; контуры железных рамок, словно лозы винограда, переплетённые в самые причудливые формы, на толстых, как шпалы, лакированных брусьях, пришпиленных к той самой металлической раме болтами с блестевшими хромом шляпками. Он смотрел на меня своими странными не мигавшими и, посему, пугавшими глазами-пуговицами из малахита на мундире гвардейца, но, казалось, взгляд проходил сквозь меня и острым копьём проникал куда-то вовнутрь. На чёрную, словно зола, замшу сыпался снег, пестря её мрачно-могильную поверхность пепелища. Пять рядов больших пуговиц, в отличие от своих верхних собратьев, отливали тусклым ониксом.
Легкомысленный ветер гулял средь деревьев, чуть заметно шевеля сухие веточки дубов, похожие на костлявые пальцы старика. Небо постепенно затянулось невесомым серебристым серпантином, и снежный пух повалил из его дыр, как гусиные перья из разорванной подушки. Мы расстались. Белые хлопья засыпали незнакомца с головой, отчего его неподвижная фигура преобразилась и стала похожа на большого пушистого зимнего зверя, наподобие гордого волка. «Действительно, очень необычная личность, – подумал я на пути к дому. – Вроде и человек: руки, ноги, голова – всё на месте. А вроде и нет. Как будто он из другого мира сюда, на Землю, попал. Может быть, всё может быть».
Я открыл дверь своей квартиры и первое, что сделал после того, как разделся, подготовил необходимые принадлежности, которые обязательно понадобятся на завтрашней встрече. Разлинованная тетрадка, набор простых карандашей да термос с тёплым чаем – вот всё, что требуется для полного счастья кузнеца слов. Осталось только одно – ждать прихода музы. Но с этой проблемой, надеюсь, много хлопот не возникнет.
За окном злорадно кряхтел вечно недовольный чем-то суровый дух декабря, пытаясь вырваться на свободу из плена природы. Он устало ворочал чугунными оковами сугробы, беспомощно стучал в стёкла, но не мог ничего поделать: вчерашнее бесчинство и энергичный танец с барыней-метелью выбили из него последние силы. Вскоре вдалеке по одной-две начали вспыхивать звёзды промышленного космоса. В век научно-технического прогресса, семимильными шагами пробиравшегося по дебрям великой России, стандартная лампа: с нитью накала, люминесцентная или газоразрядная получила чуть ли не самую главную роль в жизни современного общества. Люди нуждались в свете. Больше света. Фонари дорог, вывески магазинов, бутиков, рекламные экраны – все эти дары физического укрощения дикой кошки электричества переливались семью цветами радуги и тысячами оттенков, превращая вечерний город в кладовую самоцветов. И хотя лампочка – обычный элемент нашей повседневной жизни, насколько удивительно и прекрасно может быть это простое изобретение, завораживающее случайного наблюдателя своим «божественным» свечением. Итак, за окном горел звездопад, разбросанный по полю сотнями холодно-белых и тёпло-оранжевых точек; а в моей комнате излучало свет во все стороны, гоняя моль по углам, моё миниатюрное, карманное солнце.
Новый зимний день дышал морозной свежестью мне в лицо. Там, на горизонте, где земная твердь, сталкивалась нос-к-носу с беловатым сонным небом, на самом их стыке виднелась невесомая полупрозрачная сизая дымка, как будто в сказочном дворце персидского султана, мягкие, молочные клубы пара из кальянов стелились по расписному полу. Шум машин бесследно растворялся вдалеке, и лишь бледно-серые немые точки, словно озабоченные муравьи, носились по прямому дорожному полотну и прятались за массивами жилых и торговых центров, изредка перебегая от одного дома к другому. Ветер, горничная в барской усадьбе, смахивал метёлкой с крыш и карнизов снежную пыль, точно целясь на шапки сновавших прохожих. Деревья, скованные льдом, застыли в неестественных позах. Заиндевелая жизнь потихоньку-полегоньку просыпалась, побуждая всё новые и новые толпы людей прощаться с тёплой и нежной постелью и сладкими сновидениями и идти на работу. Ещё толком не оклемавшиеся, они, толкаясь, ехали в тесном автобусе, набитом как бочка селёдкой зевавшими пассажирами. А металлические коробочки на колёсах, перевозившие пушечное мясо в пекло бойни, качаясь и заваливаясь то на один бок, то на другой, скользили по ледяному полотну. Бежевый снег, смешанный с речным песком для предотвращения гололедицы, обрамлял каждую тропинку плотной каймой сугробов.