Мистер Себастиан и черный маг
Шрифт:
— И давно с ней такое? — спросил Кастенбаум.
— С самого рождения. Ее мать умерла при родах, и с тех пор она не может полностью забыть о смерти. Смерть родилась вместе с ней, всегда сопровождает ее, как запах, врожденный запах.
— Понимаю.
Кастенбаум сам удивился, что услышанное не удивило его. Марианна всегда казалась ему словно мертвой или по крайней мере полумертвой; поэтому он и был так против того, чтобы принимать ее в ассистентки. Все те другие женщины — они были так полны жизни!
— Но, если она способна умирать и снова
Генри улыбнулся и пожал плечами. Как будто сам не знал.
— Иногда ей требуется рука помощи.
— Продолжай.
— Все дело во времени. Чем дольше она мертва, тем труднее ей возвращаться к жизни. Во время трюка, когда ей надо было лежать на сцене, пока кто-нибудь из зрителей не удостоверит подлинность ее состояния, она пробыла в нем слишком долго, чтобы вернуться самостоятельно.
— И? — спросил Кастенбаум.
Глаза Генри ушли в тень. Остался только голос.
— Она показала мне, как ей помочь, — сказал он. — Я сам могу следовать туда за ней.
Кастенбаум покачал головой: эта история начинала утомлять его.
— Погоди минутку, — сказал он. — Ты имеешь в виду, что тоже умираешь?
— Нет. Не думаю. Но я могу пойти за ней туда, куда там она уходит, и найти ее там. Не знаю, где и что это такое. Это вроде промежуточной области, и там она плывет, я вижу ее и мысленно зову: Марианна! Вот все, что я делаю. Мысленно зову. И как только я ее позову, она возвращается. Мы оба возвращаемся. Тогда-то мы и выходим из ящика.
Генри пошел в другую комнату взглянуть на Марианну — по понятной теперь причине, — и Кастенбаум нарушил твердое правило не-пить-до-полудня, налил себе стакан бурбона из стоявшей у Генри бутылки и залпом выпил. Дождался, когда спиртное ударит в голову, разгонит кровь в мозгах.
Генри появился, тихо притворив за собой дверь:
— Она в порядке.
— Не очень-то долго ты пробыл в ящике, — сказал Кастенбаум. — Не знаю, правда ли ты совершил короткое путешествие. Ну, ты понимаешь. В иной мир. — Он поддразнивал Генри или по крайней мере пытался.
Генри ничего не сказал в ответ, не улыбнулся — последние несколько недель он был так серьезен, — но посмотрел на стакан Кастенбаума и на бутылку рядом:
— Не рановато ли для тебя?
— Ты нарушил свое правило, а я — свое.
— Ясно. Что ж, пожалуй, я присоединюсь.
Но едва он наклонил бутылку над стаканом, в дверь постучали. Генри поставил бутылку.
— Я открою, — сказал Кастенбаум. — Почему ты не включишь свет? Тут тьма кромешная.
Генри включил лампу и встал позади Кастенбаума, который открывал дверь. Они увидели старика. Или человек казался стариком на первый взгляд.
Но когда Генри присмотрелся, он понял, что тот вряд ли намного старше его самого. На нем был старый костюм, пошитый много лет назад и на куда меньшую фигуру. Печальные покрасневшие глаза провалились в глазницы, словно хотели вовсе скрыться; обтягивавшая скулы кожа шелушилась и потрескалась от холода. Даже у
— Вы… Генри Уокер? — нервно спросил человек, склонив голову набок, как собака, ожидающая, что ее турнут.
— Нет, — ответил Кастенбаум со смешком и отступил в сторону.
— Я Генри Уокер, — сказал Генри.
— Маг? Генри Уокер Великий?
— Он самый.
Человек смотрел на Генри, и его глаза загорелись.
— Генри Великий, — повторил он и стоял, словно не зная, как приступить к делу, с каким пришел.
— Могу я вам чем-то помочь? — спросил Генри.
— Надеюсь, — сказал человек. — О господи, так надеюсь! — Он помолчал. — Я слыхал о том, что произошло вчера вечером. — После каждого слова он делал паузу, еще тяжело дыша после подъема пешком; лифт не работал, а этаж был далеко не первый. — Сам я там не был, к сожалению. Но слышал об этом. Читал в газетах, да к тому же все говорят о происшедшем, как вы, должно быть, знаете.
— Благодарю вас, — сказал Генри, хотя, наверное, лучше было бы ему промолчать.
Человек приблизил лицо к Генри и прошептал:
— Ведь это было чудо?
— Выглядело как чудо, — ответил Генри, — и это главное.
— Но оно же произошло? Чудо произошло?
— Что произошло, то произошло.
Человек взволновался еще больше, тяжело дышал, кивал головой. С безумным взором, с сумасшедшей улыбкой на лице он придвинулся еще ближе.
— Вы воскресили ее, — сказал он.
Генри оглянулся на Кастенбаума.
— Вы воскресили ее, ведь так?
— Так, — согласился Генри.
Человек наконец был как будто удовлетворен, словно услышал то, зачем пришел, и Генри надеялся, что теперь он повернется и уйдет. Но не тут-то было. Вместо этого он жестом пригласил кого-то, стоящего за углом, войти.
Там были еще двое. Один — крупный мужчина, которому Генри дал бы двадцать с небольшим, а другой — совсем еще мальчишка, худой и малорослый, с бледным лицом в оспинах. Они держали что-то, завернутое в старое рыжевато-коричневое одеяло, и едва Генри увидел сверток, он понял, что это такое. Понял и Кастенбаум.
Они положили тело на пол.
Старик опустился на колени и осторожно откинул одеяло. Глаза мертвой были открыты, каштановые волосы зачесаны назад, словно для того, чтобы представить ее в лучшем виде. Похоже, ее даже слегка подкрасили. Пальто на ней было застегнуто на все пуговицы. Приподнявшийся подол длинного голубого платья открывал лодыжки, и старик движением, полным нежности, поправил его.
— Прошлой ночью, — сказал он, мягко отводя с ее лба выбившуюся прядку. — Это случилось прошлой ночью. Мы ничего не могли поделать. Не могли получить лекарства — доктора у нас нет. Как не могли отправить в одно из этих чудесных мест, где, вы знаете, их лечат, — санатории, так они называются.