Мистические рассказы
Шрифт:
— Вы меня не со вчерашнего дня знаете.
— Прочтите. Это сегодняшнее.
Он подал мне небольшой листок толстой старинной бумаги, на какой печатались книги в десятых — двадцатых годах, и вскрытый узкий конверт с небольшою сургучною печатью, изображавшею в середине круга простой продольный крест. На листке было написано:
"Заставляете скорбеть о себе. Отпугиваете вашего ангела. Вечером прошлого четверга не уязвлена ли ваша совесть? Не полагайте, что невидим грех. Видим грех. Хотел приблизиться к вам, но вы отдалились. Были ближе к свету, стали далеко. Испытайте наедине свою совесть".
— А в виде комментария, — пояснил мой знакомый, — прибавлю, что действительно четверг мне гнусен, потому что в угоду сильному я в тот день поступил
— Как же вы, — спрашиваю, — объясняете эти поучительные послания?
— Нет невозможного, что посейчас у нас существует какая-то запоздалая ветвь масонства или розенкрейцерства. Это, конечно, было бы совершенно в их причудливом стиле и жанре — возводить человека к совершенству и попутно вербовать в свою ложу. Этот способ они встарь широко применяли. Но уж больно это не по нынешним холодным и немистическим временам. И у меня шевелится более настойчиво мысль, что это не мистическое, а мистификаторское дело, и для этих целей, может быть, учреждено за мною даже и некоторого рода шпионство.
— И вы можете предполагать, кто это?
— Если это действительно мистификация, то это дело рук непременно того, на кого я думаю. Это N.
Он назвал одно, по тому времени очень крупное литературное имя, имя странного человека, умевшего соединить глубокий и философски настроенный ум и большой художественный талант с непонятною потребностью обмана и какою-то не всегда безвредною шаловливостью и даже мальчишеством духа.
— Мы когда-то были близки, — пояснил мой собеседник, — и не раз похищали часы у ночи на разговоры о мистике, а потом разошлись.
II.
Для меня тогда было время первого любопытства к оккультизму, первых, как встарь выражались, "устремлений в светозарный мрак мистики". В сущности, не спит ли до поры до времени мистик в каждом человеке и не нужен ли только простой толчок, чтобы он пробудился и поднял голову, как нужно первое повышение воды, чтобы река взломала всю зиму державшийся лед?
В случае таинственной переписки было нечто интригующее. Это, конечно, было делом человеческих рук и, вернее всего, мистификацией, но во всяком случае это выходило из границ обыденного и шевелило мысль, устремляя ее в догадки. Единоличный ли это замысел человека, которому скучно жить, а ежегодная рента позволяет ничего не делать, или это дело целой компании чудаков, которой, разумеется, легче и установить за кем-либо род надзора? Или это в самом деле своебразное осуществление плана перевоспитания человечества запоздавшего родиться мистика-идеалиста, ибо в самом деле не лучший ли способ показать сильному его грех, о котором все молчат, — уязвлением таким путем его совести, может быть, и без того смущенной и слегка ноющей? Наши прадеды верили в такое действие внушения на расстоянии, и возможно, что иногда и достигали цели.
Конечно, нельзя было прийти ни к чему в своих догадках, но прийти к чему-нибудь было бы очень любопытно, в особенности уж потому, что недели через две, через три на своем собственном столе я нашел письмо из того же источника и с тою же печатью.
"Устремлением внимания в область положительного знания, — писал мне мой неведомый и нежданный советчик, — век замыкает себе дверь в светлую область духа. Но выше духовное, нежели земное. Не гасите в душе начала любви к таинственному. Всмотревшись усиленно в свою жизнь, усмотрите в ничтожном и мелком — многозначительное, важное и таинственно-мудрое. В сем пути к истинному щастию, коего сейчас вотще ищете. Щастие в этом знании, которое достойных его само обходит ищущи, легко видимо любящим его
Почерк был своебразно красив какою-то полууставною витиеватостью. До некоторой степени действительно письмо давало иллюзию старины, с которой не рознился и стиль письма и даже характерное "щастие" и "вотще". Стильная ли это подделка или в самом деле есть где-то чудак, живущий все еще в старом веке, проникнутый его взглядами, симпатиями и идеализмом? Не сидел ли он рядом со мною где-нибудь в обществе, где заходил разговор о загадочных письмах? Быть может, этот таинственный "кто-то" подстерег не мои думы, когда я сидел за своим столом, в вечернем уединении, за литературой мистиков, а подслушал мой интерес к нему, когда я вслух говорил о загадочных посланиях к моему знакомому.
За неимением ничего лучшего, оставалось принять последнее объяснение. Но новое письмо, скорее записка, где десяток слов улегся всего в две строчки, склонял как-будто к иным предположениям. В письме стоял только один известный стих:
"Прежде, неже возгласи тебе Филипп, суща под смоковницею видех тя" [2] .
Это уже выходило совсем как бы ответ на мою затаенную мысль, ответ образный и аллегорический, но такой, который можно было прямо и без всякой натяжки приладить к шевелившемуся в душе вопросу. "Нет, тут ни при чем твой знакомец, а я раньше читал в твоей душе твои мысли". Конечно, и это могло быть случайностью, но на этот раз впервые приходилось над письмом серьезно задуматься.
2
Прежде чем возгласил тебе Филипп, видел тебя под смоковницей. (Ст. сл.)
В конверт была вложена другая записка. Она оказалась списком книг мистической литературы — латинской, немецкой и русской. В подборе чувствовался вкус и знание. Среди знакомых имен, насколько знал, я не нашел ни одного шарлатанского имени.
Новое письмо пришло на следующей неделе. Оно было очень кратко. "Продолжайте быть деятельным учеником, — писал незнакомец. — Любовь, труд, уединение и молчание. Тоскуете по невозможности общения и руководства. Руководитель идет к вам. Не пренебрегайте им, ввиду скромности его положения. Худородная мира и уничиженная избра Бог, да премудрыя посрамит" [3] .
3
Худородных и униженных избрал Бог, а премудрых посрамит. (Ст. cл.)].
"Тоскуете". Слово было не то. Таинственный корреспондент преувеличивал. Но не скрою, во мне уж шевелилось жгучее и тревожное любопытство. Еще по-прежнему я ничего бы не мог сказать в пользу или против моего непрошеного учителя, но было совершенно ясно, что он не хочет меня оставить и не оставит в покое. И с интересом и нетерпением я приготовился ждать идущего ко мне навстречу загадочного и непрошеного "руководителя".
III.
В свободный час я люблю бродить по лавкам наших антиквариев разного рода. Под низкими потолками помещений Апраксина и Александровского рынков еще посейчас есть многое, стящее высокого внимания. В старину водились в них настоящие сокровища. Теперь здесь не найти Рембрандта или Вандика [Ван Дейк] "за красненькую", но можно найти Айвазовского и наткнуться на великолепные уникумы старого искусства или на книгу, уцелевшую от воды, огня и даже от острия меча цензора эпохи Екатерины и Александра Благословенного, когда, после истории с Новиковым, а потом указа о закрытии масонских лож, книги жгли тысячами. Иногда удастся отыскать здесь и интересную рукопись, как удалось, например, найти однажды переписку Герцена на московской толкучке.