Мистические рассказы
Шрифт:
— Покажите мне только адрес этого письма. Если оно писано не на мое имя, я поверю вам во всем.
— Письмо писано не на вас, но я вам не покажу его. Надо побеждать праздную пытливость… А беспокоить вас собою я больше не буду. И простите, я должен запирать лавочку…
Старик сказал правду. В самом деле, никогда больше он меня "собою не беспокоил". Я его нигде более не встречал, хотя десятки раз после проходил мимо его лавочки. Большею частью она была заперта. Если в ней был свет, у стола вертелся прежний мальчишка со стаканом чаю, но никогда я не видел в ней и хромоногого "паренька". Может быть, он
— Велел сказывать, что уехал в деревню и там помер, — ответил тот и тупо ухмыльнулся. Было очевидно соглашение и напрасны расспросы. В другой раз я спросил о нем у знакомого букиниста.
— Случается, заходит, — сказал он, — только теперь больно редко. И мы-то почти его не видим. Чудной господин.
— А что?
— Да так…
Письма с нашим разрывом не прекратились. Напротив, первое время они были особенно часты. Мне делались энергичные упреки, что я сам лишил себя "руководителя" и что долго ждать другого. Потом на месяц мне пришлось по своим делам уехать из Петербурга. За время отсутствия не пришло на мое имя ни одного письма. Очевидно, кто следует был вполне осведомлен о моем отъезде. И после уже не восстановилась переписка.
А когда, по значительном антракте, я зашел в рынок, то увидел, что на месте букиниста уж устроился убогий торговец рамками и дешевыми картинами. Только вывесочка "А. Лабзин" по-прежнему висела над входом. Я зашел к торгашу в качестве покупателя и задал ему два-три вопроса. Оказывалось, что он устроился здесь недели две назад. Старый букинист, которого он не видел в лицо, по его словам, умер. Вывеска осталась "зря". "И букиниста-то фамилия была не Лабзин, а как-то по другому, — прибавил рамочник, — а впрочем, Бог его знает…"
Я навел в адресном столе справку о месте жительства А. Лабзина. В самом деле, теперь в Петербурге не было ни одного человека с такой фамилией.
ПРИЗРАЧНЫМ ЧАС
(ПЕТЕРБУРГСКАЯ ФАНТАЗИЯ).
I.
Надо начать с того, что в те майские дни доцент Крематорский чувствовал себя явно переутомленным. В тот день, который завершила памятная для него ночь, он поставил точку под второй частью своего большего исследования о старом Петербурге. Психиатр, который вздумал бы разобраться в этой истории, должен учесть это обстоятельство, — доцент Крематорский был переутомлен.
Встречавшиеся с ним за последнее время находили его похудевшим и цвет лица его желтее обыкновенного. Зажигая папиросу, он чувствовал, что рука его дрожит мелкой жульнической дрожью. Поднявшись в свою мансарду на Галерной, он испытывал сердцебиение.
Спал он мало и дурно, и во сне мозг работал, как днем. Мерещилось, что он правит корректуры, вычеркивает и вписывает и перемещает страницы. Это не давало отдыха, и, просыпаясь, он не чувствовал себя свежее.
Были уже белые ночи, когда он всегда становился исключительно нервен. В тот вечер у него уже было предчувствие бессонницы. «Надо утомить себя перед сном», — сказал он себе и закрыл рукопись.
Часы показывали
II.
Белая ночь залила город. Она как-то особенно чувствовалась здесь, на набережной.
Были необыкновенно четки линии гранита, окаймившего Неву, громады академии художеств на другой стороне и черной арки под Николаевским мостом. Нева казалась наполненной застывшей сталью. Не было нигде — ни в окнах домов, ни в фонарях, ни на пароходах— ни одного огонька. В экипажах изредка проезжали люди, шли редкие пешеходы. Большею частью это были гуляющие пары— мужчина и женщина.
Но и эти пары, и весь город были как нарисованные, — как старая дорогая гравюра, из тех, что так много пересмотрел Крематорский за последний год. Его мысль скользнула снова на исследование. «Ну, нет, об этом будет! — остановил он сам себя. — Надо о другом, иначе и сегодняшнюю ночь будут мерещиться главы и примечания, корректуры и планы».
Куда шел доцент, — он едва ли ответил бы сам. Вероятно, он просто хотел пройтись по набережной. Здесь было хорошо и покойно. От Невы шла легкая приятная свежесть. Было тепло, можно было идти без пальто. Только когда он нечаянно коснулся рукой здания сената, — он почувствовал, что камень холоден и потен.
III.
И хотя он только-что дал себе слово не думать об этом, доцент вспомнил, что это именно то место, где некогда гулявший с князем Куракиным император Павел встретил призрак своего прадеда. «Бедный Павел, бедный князь!..» Все подробности рассказа крепко держались в памяти. Он вспомнил, как царю казалось, будто от стен здания идет холод. «Мне казалось, что ноги его, ступая по плитам тротуара, производили странный звук, как-будто камень ударялся о камень…»
Император сам рассказал об этой встрече. Что это было? Жуткий фантазм больного мозга или одна из тех намеренных мистификаций, какие были в природе загадочного несчастного государя?
Было так тихо, что доцент слышал ритмическое постукивание своих каблуков. Разбитые куранты крепости пропели разрозненное «Коль славен». Крепость была далеко, но воздух был так чист, прозрачен и спокоен, что, казалось, звуки прозвенели тут же, близко, только были они тихи и жалобны, точно бросали их летящие над головой слабые подстреленные птицы.
IV.
Вероятно, эти звуки, отвлекшие внимание, были причиной, почему доцент не мог дать себе отчета в происшедшем в следующее мгновение. Вдруг и беспричинно им овладело смутное и почти беспокойное желание оглянуться.
Это было то самое чувство, которое иногда заставляет человека тревожно ждать, что вот сейчас запрыгает звонок, и кто-то уже ждет у дверей. И, действительно, звонок звонит, и немножко жутко идти к дверям и снимать крючок с петли…
Крематорский не слышал сзади себя ни шагов, ни дыхания, но вдруг всем существом своим почувствовал, что сзади его, — и совсем близко, — кто-то есть. Это было тем страннее, что там никого не могло быть. Он помнил, что никого не обгонял. Никто раньше не шел за ним.