Миусская площадь
Шрифт:
– Ваш штрудель, господа! – Мойша подходил к столу с шикарным блюдом, на котором лежали два куска витого яблочного пирога, сверху обильно политого густой коричневой карамелью. – Как вам понравилась музыка?
– Этот цыган – настоящий музыкант, – ответил Вальтер. – Как в кибитке и в таборе можно научиться так играть?
– Я вас умоляю! – воскликнул Мойша. – Какая кибитка? Он никогда не жил в таборе, может быть, в самом начале жизни. Он и его жена – люди высокого искусства. Хотя ее игра не может даже приблизительно сравняться с его игрой. Но я вам скажу даже больше – она артистка в другом! Она не просто гадает, разглядывая чуть ли не через лупу вашу руку, ваша рука ей может быть даже
– Спасибо, Мойша, не нужно! Я тоже прекрасно к вам отношусь, но мы с моим другом – люди… достаточно современные, вряд ли нас заинтересует цыганское гадание. Так, Вальтер?
– Конечно. В следующий раз. Думаю, на сегодня нам вполне хватит скрипки… и штруделя, – улыбнулся Вальтер. – Хотя, с другой стороны, продолжил он, когда хозяин удалился, – забавная штука! Мы с вами вполне всерьез обсуждали метаморфозы времени, перспективы Ганусена, который, может статься, такой же шарлатан, как и гадалка-цыганка, но при этом сама идея погадать у цыганки кажется нам абсурдной и даже неприличной для людей нашего круга, в то время, как окажись тут тот же Ганусен…
– Что же здесь странного? Там реальная история, жизнь наций, а здесь – кофейная гуща. Да и сам он интересует меня… нас постольку, поскольку близок к рейхсканцлеру.
– Я думаю, что не совсем так, Константин Алексеевич. Как это ни парадоксально, в наш век рационализма, практицизма, конструкторской мысли, невиданного рывка военной техники и тому подобных вещей места иррациональному, непознанному или в принципе непознаваемому, мистическому, оказывается больше, а не меньше. Мистики, провидцы, колдуны начинают играть все большую роль. И эта роль медиумов, проводников в более тонкие материи, возможно, в другие миры. Наука, познающая только лишь этот мир, наш, там оказывается беспомощна. Остаются, так сказать, иные пути, более тонкие. Вот отсюда и мистицизм. Я думаю, что Гитлер и Сталин – лишь наиболее яркие свидетельства тому.
– В чем-то вы, пожалуй, правы. Взять хотя бы судьбу этой цыганки, давшей, как нам рассказал Мойша, два пророчества Гитлеру. И ведь он не забыл, и ее искал, вы подумайте только!
– А что же удивительного? Ведь первое пророчество сбылось. А спокойно ждать, когда сбудется второе, просто, наверное, неразумно. Не лучше ли обратиться к тем же мистическим силам, чтобы его нейтрализовать, если это, конечно, возможно? Самое время искать, так сказать, способы противодействия.
– Ну ладно, Гитлер, но Сталин – и мистицизм? – усмехнулся Константин Алексеевич.
– А почему бы и нет? Вы думаете, образование семинариста проходит даром? Мистические идеи, мистическое восприятие мира внушены с юности, и, не найдя подлинно религиозного выхода, с неизбежностью воплощаются в формы самого мрачного оккультизма. Если угодно, социального оккультизма. А чем бы еще вы объяснили воинствующий атеизм, разрушения церквей, массовые расстрелы православных священников и не только, вообще служителей любого культа? Почему именно они первые оказывались на Соловках? Из-за ленинских заветов? Только лишь?
Общение с Вальтером открывало Константину те стороны жизни, о которых он не думал – имел возможность не думать, ставило те вопросы, которых он сам перед собой не ставил, и сейчас, столкнувшись с ними, не имел ответов. Да и желания на них отвечать. Да и почему, собственно, этот немец мог их задавать? Его Германия – что, безгрешна? Везде есть своя специфика, свои перегибы и ошибки. Лес рубят – щепки летят! Революцию в
– А как с вашими кострами-то быть? Книги жечь? Чем Томас Манн хуже священника? С этим как быть?
– Да я об этом же и толкую! Что вы, ей-богу, свой большевизм защищать ринулись? Я хочу обратить ваше внимание на то, что в самой политической жизни, партийном ритуале, символике новой власти, даже в костюме, что в нашей свастике, что в ваших звездах, проявляется нечто рационально необъяснимое. Что ритуальный поджог рейхстага, что костры из книг, что ваши политические процессы совершенно безумные, средневековые как с юридической точки зрения, так и по ритуалу, – вот увидите, как года через два-три они у вас раскрутятся, – так вот, все это рационально трудно объяснить. Это, если угодно, создание новой мифологии, мифов о новых нибелунгах, и в основе всего – попытки мистическими средствами получить максимально возможную власть – и политическую, и какую-то иную. Власть над этим миром через другие миры. А ритуальные публичные средневековые действа с тотальным опьянением толпы в своей основе имеют мистические корни.
Константин Алексеевич почувствовал, что кто-то пристально наблюдает за ними. Он оглянулся к эстраде и увидел пожилую цыганку – здесь все цыганское было выставлено и нарочито утрировано: темная цветастая юбка в пол, красная шаль, цветные ленты, вплетенные в поседевшие волосы, такая же лента была обвязана вокруг грифа гитары. Она была одета как привокзальная цыганка-воровка, готовая украсть, обобрать, околдовать. Он помнил, как однажды в Москве на вокзале такая же точно вытянула из него сотню – действительно, выцыганила, обезволив и околдовав. Тогда у него мелькнула странная мысль: цыгане – посланцы каких-то иных миров, темных и враждебных. Глаза ее буквально выворачивали встречного человека наизнанку, и интересовало ее в нем только одно: деньги. У этой же глаза были совсем другие. Взгляд был сильный и тяжелый, он ощущался почти физически, просвечивал насквозь, но в нем напрочь отсутствовали алчность и корысть, казалось, от нее было невозможно услышать знаменитое цыганское «позолоти ручку». Она медленно прислонила гитару к стене и с каким-то внутренним достоинством, сквозившем в каждом движении, направилась к гостям. И тут Костя понял, что источник тревоги, которая то появлялась, то исчезала в поезде, был здесь, медленно приближался, и нельзя было не смотреть, и страшно было смотреть, и хотелось отвернуться, но не получалось.
– Мой муж играл для вас, и вы поняли его игру. Это не каждому дано, тем более здесь. Вы услышали, что скрывается за его игрой. Вы услышали, о чем он играл. Я благодарна вам за это и хочу присесть за ваш стол на несколько минут. Можно? – голос был богатый, объемный, чуть с хрипотцой. Цыганка отодвинула стул, села. Второй раз в жизни Костя ощутил, как могут гипнотизировать и парализовывать цыганские глаза – он не мог двинуться, не мог ответить. Похоже, с Вальтером происходило что-то похожее, он лишь сковано кивнул, глядя не отрываясь на неожиданную гостью.
– Коньяк? – смог выдавить из себя Константин Алексеевич.
– Нет. Ничего не надо. Я просто хочу немного побыть с вами, совсем недолго. Люди, которые так слышат музыку, мне интересны сами по себе. Потому что мой муж не простой музыкант, и вы это поняли. В благодарность я хочу вам погадать. Можно? – и она наклонила статную голову чуть набок, еще более пристально заглядывая в человека, как будто видела что-то за его спиной.
– Рискнем, Константин Алексеевич? – Вальтер улыбнулся и, видимо, преодолевая неловкость и трепет перед силой, исходящей от цыганки, протянул левую руку.