Мийол-ученик 2
Шрифт:
Призыватель вновь развернулся к Ллаэнэ лицом.
— Вам будет достаточно моего повторного уверения, что при любом исходе с моей стороны — а также со стороны любого из моих спутников — за то дело трёхлетней давности никому из ил-Стахор не грозят ни гибель, ни даже просто раны?
Довольно оскорбительное заявление, притом сразу по нескольким причинам (Воинам ли бояться «просто ран»?). Но шуйце пришлось проглотить это и согласиться без новых условий. В конце концов, несмотря на всю внешнюю почтительность — даже не просто преувеличенную, а скорее раздутую, ибо на достопочтенного Мийол тянул единственно уровнем силы — Боевая Школа вообще и конкретно Ллаэнэ приняли призывателя с выраженной неприязнью. Даже обещание провести к нужному человеку он, по факту, чуть ли не шантажом вырвал.
Впрочем, вскоре многое прояснилось.
…вслед за шуйцей Старшего призыватель прибыл в медицинское крыло, где и обнаружил старого знакомца, встречи с которым искал. Правда, узнал его не с первого взгляда и даже не со второго. Очень уж мало поседевший, нездорово располневший калека, откатившийся в ранге до среднего растущего, имел общего с собою самим во время знакомства.
А вот Мийола он узнал легко. Профессиональная память на лица, не иначе. Да и разницу в изменившемся статусе ощутил тоже… только вот даже тени почтения не проявил.
— Ты никак тот воришка? Точно. Радуешься моей беде, небось? Радуйся!
Ллаэнэ напружинилась… но промолчала. Призыватель буркнул:
— Не радуюсь.
— А ты радуйся! Хорошо рассмотрел? Может, мне встать и покрутиться?
— Не обязательно.
— А я всё же встану! Вот так… и вот так… и покручусь ещё… смотришь? Радуешься?
Мийол, разумеется, не радовался. Хотя и взгляда не отводил. Смотрел, как Эрим ил-Стахор «крутится» вокруг костыля, что подмышкой слева, как у шаткой оси, шоркая непослушными ногами. Не будь он Воином — вовсе не мог бы стоять, ибо самая серьёзная из его травм — не та, что лишила Эрима правой руки и не менее чем пары рёбер, перекосив грудную клетку. Самая серьёзная травма повредила ему спинной мозг.
Нижнюю часть тела калека передвигал исключительно через управление праной. Через затратный и неудобный волевой контроль.
— Ну, воришка, как тебе? Нравится?
— Достопочтенный, не извольте…
— Что-о-о? Этот сопляк — достопочтенный?! Щенок, вор, пузырь дутый! У кого только свою магию спёр, как исхитрился?
— Эрим! — мольба на грани стона.
— А ты меня не затыкай, шуйца! Или уж заткни так, чтоб с концами!
— Ты же герой, — почти шепчет Ллаэнэ. — Ты ведь…
— Я полутруп! Получеловек! И…
Мийол надавил своей аурой. Калеке вполне хватило, чтобы рухнуть обратно на высокое — ради удобства больного — ложе и временно лишиться голоса.
— Если хочешь избавиться от двойственности, — сказал призыватель негромко, — не ищи чужой помощи. Жить или умереть — решай сам. Не пытайся переложить решение на других.
Развернувшись, Мийол покинул палату.
— Достопочтенный, позвольте…
— Стоп.
Вздохнув, маг развернулся лицом к Ллаэнэ. Снова вздохнул, покачал головой. Свернул ауру до привычного минимума. Сказал:
— У меня не было и нет претензий к вашей Боевой Школе. Некоторые претензии у меня были к… Эриму ил-Стахор. Но ни требовать, ни просить у него я ничего не буду. Рассказывать о сути того старого дела — тоже. Я слышал, как вы назвали его героем, и не очерню его репутацию. Захочет — расскажет, не захочет… его право.
— Он действительно герой! Если бы не…
— Стоп ещё раз. Я верю, что Эрим пострадал в бою за правое дело. Правда, не хочу знать, что именно он там насовершал. Его героизм волнует меня не больше, чем его некогда волновала правда обо мне. О «воришке». Моё дело в Хуране завершено. Прощайте.
Мягко ступая, Мийол покинул медицинское крыло, и никто более не останавливал его.
Разлом 2: единение
— Сука! Тьфу! А ну прекращай… я сказал — прекра… тьфу! Да чтоб тебя совсем и поперёк!
— А Васька-то была права! — крикнула Шак. — Она всё-таки Улыбака!
— Что?! — неподдельно ужаснулся Мийол. — Ва… фуф… ни слова Ваське!
— Да-да, учи-итель, — почти пропела алурина.
— Я серь… тьфу! Я серьёзно!
— Да-да, я тоже.
— Поперёк вас всех… и полосками! Сука! Да Сука же, тварь толстошкурая, толстолобая, толсто… фу… толстожопая! Да, именно такая! Гадкая тварь, гадкая! Отлезь!
— Это разве не опасно? — вполголоса пробормотала Санхан, глядя на сцену, так сказать, воссоединительного валяния, совмещённого с восторженным облизыванием. Её тонкие смуглые пальцы, судорожно сжавшиеся на леере яхты, в суставах чуть не побелели.
— А ты сама что, не чуешь? — фыркнула Шак. — Расслабься уже. Это не дикий зверодемон отыскал добычу и примеривается, как бы половчее её сожрать. Это изначально стайный зверь, что долго скучал в одиночестве, радуется возвращению стаи… или… хи-хи!
— Тебе смешно?
— Или Сука приветствует любимого щеночка. От всей широты своего… языка.
— Но…
— Ой, расслабься уже! Отключи панику, заостри аурное чутьё. Я серьёзно. Никто никому и ничем там не угрожает. Мийол не дурак и не слабак, у него множество способов скрутить Суку и вывесить сушиться. Даже если забыть про чародейский ошейник.
— Но почему он вот так…
— Потому что Су… то есть Улыбака ему действительно рада. Да вчувствуйся ты уже! Она ему очень рада, она скучала, она приветствует его, как умеет, выражает любовь, как может…
— Зверодемон?!
— Ну и что, если зверодемон? Живая же… и чувствующая тварь. И, кстати, довольно умная, хотя до Эшки всё-таки не дотягивает. Поэтому учитель и поддаётся на эти вот… мокрые восторги.
— Но вот так… со зверодемоном…
Шак вздохнула, но продолжать попытки убеждения Санхан не стала. А заикаться о том, что вольности Бронированной Волчицы Паники вызывают у неё зависть…
«Почему всяким глупым четвероногим позволено, а мне — нельзя?
Нечестно!»
Порой алурине казалось, что учитель всё-таки немножко гуманист. Чуть-чуть, не на уровне рассудка, а где-то в глубине. Однако ощущения, усиленные инвертированным исчезновением, при любом разговоре вновь и вновь подтверждали: ничего такого в Мийоле нет. Не предубеждение останавливает его, а сложная смесь эмоций с моральными стопорами. Включая, кстати, нежелание расстраивать ту же Санхан, которая именно что гуманистка… в душе.