Младший научный сотрудник 2
Шрифт:
— Сегодня у нас собрание комсомольского актива отдела 410, — сказал комсорг по фамилии Ишаченков. — По экстраординарному поводу — Виктор Бабичев сам всё расскажет, по какому.
Витя встал, уныло посмотрел на комсомольский коллектив и сказал:
— Да чего рассказывать, наверно и так все знают…
— Я, я не знаю, — подал я голос с заднего ряда стульев.
— Да, не все знают, так что давай уж, освети вопрос, — строго указал ему Ишаченков.
— Меня задержали дружинники на радиорынке, — всё так же уныло продолжил Витя и впал в ступор.
— Ты в час по чайной ложке-то не выдавай информацию, давай уже быстрее, — подстегнул его Ишаченков. — За что задержали, какое обвинение предъявили?
— Задержали за торговлю радиодеталями, — продолжил Витя, озираясь по сторонам, — детали я взял здесь вот, на этом стеллаже, — и он махнул рукой куда-то назад.
— Статью какую-то тебе пришили? — спросил Аскольд, сидевший тут в сторонке.
— Не, — мотнул головой Витя, — стоимость деталей не дотягивает до статьи. Только телегу на работу составили.
— И зачем же ты взялся торговать украденными радиодеталями? — сдвинул брови Ишаченков.
— Ну как зачем… жить-то на что-то надо, — резонно ответил ему Витя, — а на сто рублей зарплаты не очень-то проживёшь.
— Хм… — подал голос Бессмертнов, он хоть и вышел из комсомольского возраста, но всё равно присутствовал в виде приглашённой звезды, — наверно надо было лучше работать и продвигаться по служебной лестнице, если тебе денег мало. А не шарить по нашим стеллажам.
— Кстати, — высказал на удивление деловую мысль Ишаченков, — не имеет ли смысл ограничить свободный доступ к радиодеталям? Чтобы соблазнов не было.
— Мы подумаем над этим, — отозвался Бессмертнов, — а сейчас пусть Бабичев сам охарактеризует своё поведение.
— Да чего уж тут характеризовать, — сказал тот с совсем уже потерянным видом, — нехорошеее у меня поведение было.
— И как оно согласуется с твоим комсомольским статусом, расскажешь? — потянул одеяло в свою сторону комсорг.
— Ну как оно согласуется… никак, наверно, не согласуется, — вздохнул Витя.
— Товарищи, какие будут предложения? — перешёл к резюмирующей стадии Ишаченков. — Поактивнее, пожалуйста, участвуйте в собрании.
— Предлагаю исключить его из рядов ВЛКСМ, — выскочил бойкий программист Мишель, — потому что комсомольцы не могут воровать радиодетали.
— Ещё предложения есть? — потребовал комсорг, но чисто для галочки, тут и так всё понятно было. — Нет больше предложений… тогда ставлю на голосование вопрос об исключении Бабичева из рядов Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодёжи, — поименовал он эту контору полностью. — Кто за, прошу поднять руки.
Подняли все, кроме меня.
— А ты чего, Камак? — обратился комсорг ко мне.
— Я воздержусь, — ответил я, — не хочется портить жизнь парню.
— Тогда, значит, двадцатью семью голосами за при одном воздержавшемся собрание приняло решение об исключении Бабичева из комсомола. Все свободны… а ты, Виктор, пойдёшь со мной в комитет комсомола. В институтский для начала.
А через полчасика после экзекуции над Витюней по внутреннему телефону меня вызвал в свой кабинет Наумыч. Лифты в нашем корпусе ещё не успели наладить, так что побрёл по узкой винтовой лесенке. На втором этаже пересёкся с Пашей-киноманом, он там стоял на площадке перед лифтом и курил, одновременно читая какой-то журнал на английском.
— Хай, дьюд, — протянул я ему руку, — как проходит адаптация к мирной жизни?
— Да всё путём, Камак, — пожал он мне руку, — думаю вот, куда бы заработанное бабло пристроить…
— Надумаешь, дай мне знать — может, объединим усилия, — и я двинулся далее.
Третий этаж занимали начальственные кабинеты и бухгалтерия, четвёртый и пятый я пока не очень понял, что из себя представляют, а на шестом, предпоследнем, обосновались начальники средней руки. Типа вот нашего Семён-Наумыча. Ну и плюс какие-то гидрофизические лаборатории в самом конце коридора имели место. Дверь с надписью «Начальник отдела №410» была слева где-то посередине.
— Можно? — постучался я в неё, изнутри раздалось мощное «заходи, не бойся», я и зашёл.
Наумыч сидел в кресле, развалившись в весьма свободной позе, одну ногу при этом он закинул на низенький подоконник.
— Аааа, пришёл наконец, — с кислой миной сказал он, ногу при этом таки спустил с подоконника, но общую вальяжность позы не утратил. — Садись, побеседуем.
Я скромно сел на краешек простого венского стула и приготовился слушать.
— Как вживаешься в коллектив? — спросил он для затравки.
— Да без особенных проблем, — отвечал я, — люди хорошие, работа интересная, чего ещё желать?
— Про деньги не упомянул, — отметил прокол в моём выступлении Наумыч, — третьим пунктом тут обычно идёт «зарплата достойная».
— Верно, — не стал спорить я, — деньги это дело важное, но наживное.
И я, видя, как он открывает рот, чтобы перейти к главному пункту беседы, из-за которогособственно меня и вызывали, решил перехватить инициативу.
— Вот про деньги я и хотел поговорить с вами, Семён Наумыч.
— Да ну? — изумился тот, — без года неделю работаешь, а уже прибавку хочешь просить?
— Ненене, — тут же притормозил его я, — никаких прибавок, речь будет про дополнительный заработок всего нашего отдела… ну и меня в том числе, как сотрудника.
Наумыч заёрзал, решая, стоит ли сначала выложить свои карты, а потом посмотреть на мои, или наоборот. И решил дать мне слово.
— Я слушаю, — сказал он, вытащив из пачки сигарету, — рассказывай, что придумал.
— Семён Наумыч, — начал я издалека, — вы деловой человек, это сразу видно. На дворе конец двадцатого века, скоро по моим скромным прикидкам начнутся радикальные перемены во всех сферах нашей жизни… а в экономике в первую очередь.