Младший научный сотрудник 2
Шрифт:
— Шурик, пойдёшь? — спросил я у соседа.
— Можно, — лениво ответил тот, — только я первый раз слышу и название, и фамилию эту.
— Ну вот может и запомнишь, а ты, Оля, как относишься к театральному искусству? — спросил я у неё.
— Не пойду я никуда, — надула она губы, — у меня работы полно ещё.
А по дороге к залу семинаров Аскольд просвещал нас насчёт этого театра.
— Я слышал, что у них там очень оригинальная концепция творческого процесса — зрителей они в действие вовлекают.
— Это как? — удивился Шурик.
— Очень просто. Берут первого попавшегося зрителя за шкирку и тащат его на сцену…
— И чего он там делает, первый попавшийся? — продолжил удивляться Шура.
— Вовлекается в сценарий, чего — далее следует сплошная импровизация с элементами здорового юмора.
— Надо подальше сесть, — озаботился Шура, — что-то мне никак не светит такое вовлечение.
— Ну а чо, прикольно, — сказал я, — когда ещё на сцене рядом с настоящими артистами покривляешься на халяву.
— Ты тогда в первые ряды проходи, если не боишься, — предложил мне Шурик, — а мы где-нибудь сзади уж пристроимся.
Я так и сделал — зашёл в двери, которые ближе к сцене находились, и сел на свободное кресло в первом ряду с краю. А спектакль тем временем уже начался, была это инсценировка чеховского рассказа «Унтер Пришибеев», насколько я сумел понять.
— Унтер-офицер Пришибеев! Вы обвиняетесь в том, что 3-го сего сентября оскорбили словами и действием урядника Жигина, волостного старшину Аляпова, сотского Ефимова, понятых Иванова и Гаврилова и еще шестерых крестьян, причем первым трем было нанесено вами оскорбление при исполнении ими служебных обязанностей. Признаете вы себя виновным? — возопил со сцены артист, исполняющий, по всей видимости, роль мирового судьи.
Унтер Пришибеев, весь какой-то сморщенный и маленький и в обычной советской одежде, отвечал в том смысле, что народ табуном стоял, а он его урезонивал, чтоб разошлись — потому что где ж это в законе сказано, чтоб народ табунами ходил. А мировой судья продолжил уже полную отсебятину, никак не связанную с Антон-Палычем… ну или если сказать политкорректно, то импровизация пошла:
— Так, а сейчас мы спросим урядника, как обстояло дело…
И он спустился в зал.
— Где у нас урядник? — начал он рыскать взором по рядам, — не вижу урядника, — все дружно потупили взоры, разглядывая носки своих ботинок, а мне всё это было по барабану, я прямо на артиста смотрел. — Ага, увидел, — обрадовался судья, хватая меня за плечо, — пошли расскажешь, как дело было.
Я пожал плечами и выбрался вместе с судьёй на сцену.
— Позвольте представить вам, господа, урядника Жигина — расскажите, Жигин, что случилось на берегу реки 3 сентября сего года.
— Дык это самое, вашество, — начал я подбирать слова, — как же я могу рассказать, ежели меня в командировку в этот день отослали.
— Гм, — смутился судья от моего бойкого тона, — и куда же у нас сейчас посылают урядников в командировки?
— А то вы сами не знаете — на сельхозработы вестимо. Картошку с морковкой убирать и складывать в закрома родины.
— Странный урядник, — замялся судья, — на какие-то сельхозработы ездит… по нашему делу есть что заявить?
— А то как же, — с большой готовностью продолжил я, — унтер этот, не вслух будь сказано, не своим делом занимается, суёт свой длинный нос, куда не надо, а то, что ему положено делать, не делает — гнать его со службы надо.
Тут уже не выдержал артист, исполнявший Пришибеева:
— Что это вы такое говорите, господин урядник, — взволнованно отвечал он, — я свои обязанности от и до назубок знаю. И уж кому-кому меня работать учить, только не алкоголику уряднику.
— Навет! — возмутился я, — я, если хотите знать, господин мировой судья, и капли спиртного в рот не беру. Когда на службе. А унтер на меня напраслину возводит — сам-то небось на сельхозработы ни разу не ездил?
Видя, что разговор выруливает куда-то не туда, вмешался режиссёр из-за кулис, похоже, что тот самый Марк Розовский, изобразивший бога из машины.
— Так, — сурово сказал он, выйдя на середину сцены, — Пришибеев, тебе месяц тюрьмы причитается
— За что, вашбродь? — изумился тот.
— За всё хорошее, — продолжил Розовский, — тебе, судья, тоже месяц, но на сельхозработах — там морковку некому собирать.
— А мне чего? — спросил я из чистого любопытства.
— А тебе, урядник, идти в свой отдел допаивать схему, — отчеканил он.
— Слушаюсь, вашбродь, — козырнул я, — разрешите выполнять, вашбродь?
— Выполняй, — милостиво разрешил он, — мы тебя найдём, если что.
И я со спокойной душой уселся на своё место в первом ряду, а театр продолжил своё представление, но уже без вовлечения присутствующих в процессы — просто откатал «Историю лошади» в музыкальной интерпретации Розовского и Ряшенцева… очень похоже на Д’Артаньяна с тремя мушкетёрами получилось…
А по окончании сокращённой версии мюзикла, когда я собрался назад идти, меня взял за рукав один из артистов и сказал, что главреж приглашает на поговорить. Отчего же не поговорить — недопаянная схема может и подождать, решил я и зашагал вслед за этим артистом.
Режиссёр сидел на колченогом стуле за кулисами сцены — за отсутствием гримерок они все тут вместе толпились, артисты этого погорелого театра.
— Как зовут? — хмуро спросил он, увидев меня.
— Петей, — отвечал я, — а ещё Камаком.
— Это почему? — неожиданно заинтересовался он.
Я вздохнул и в двух словах объяснил ему этимологию моего прозвища и особенности нашего модульного стандарта.
— Это хорошо, это хорошо… — пробормотал он, — куришь?
— Бросил недавно, но если с хорошим человеком за компанию, почему бы и нет, — решил подыграть ему я.
Мы вышли в пустой коридор, он достал пачку «Родопи» и мы задымили, как паровозы.
— Ты молодец, не испугался, — выдал, наконец, он свой главный посыл.