Младший научный сотрудник
Шрифт:
Глава 1
31 августа 1983 года, аэропорт Елизово, Камчатка
Наша экспедиция на Камчатку завершилась парой дней ранее, но у меня лично и ещё у одного коллеги по имени Сергей возникли некоторые затруднения в личном плане. Если коротко, то нам задолжал крупную сумму один товарищ из местных, звали его Лёлик Рабинович, а когда пришла пора вылетать, мы его не смогли отыскать. Ни дома его не было, ни на работе, друзья и знакомые пожимали плечами, мол, это с ним бывает. Вот мы и отпросились у нашего
Всё сложилось удачно, на следующий же день Рабинович благополучно отыскался (он, как оказалось, неделю жил на другом конце Петропавловска у своей очередной подруги), он торжественно вручил нам с Сергуней по две сторублёвые купюры, добавив сверху червонец за неудобства, и мы к вечеру спокойно отправились в аэропорт. В августе поток желающих улететь отсюда на Большую Землю резко сокращается, народ наоборот начинает прибывать сюда из отпусков, поэтому билеты на ИЛ-62 до Домодедова мы купили абсолютно свободно. Взяли по кружке пива в буфете и сидим, значит, ожидаем объявления посадки. Аэропорт в Елизово типовой-типовой, таких с сотню наверно построили на просторах СССР, как входишь, на первом этаже кассы и два прохода к самолётам по бокам. Справа служебные помещения и туалеты, и еще две лестницы по краям ведут наверх, где зал ожидания с огромными стеклянными окнами и два же буфета по углам.
— Хорошая была экспедиция, — сказал мне Сергуня, выцедив пиво до дна, — не без помарок, но закончилось же всё путём.
— Абсолютно с тобой согласен, — откликнулся я, прихлёбывая из своей кружки, — и программу исследований выполнили, и на вертолётах полетали, и рыбы наловили. А ещё и при своих деньгах остались. И пиво здесь классное, хотя называется так же, как и у нас, Жигулёвское, но отличается примерно, как Волга от Вольво.
— Пиво просто зашибись, — ответил он, — наверно дело в воде, она здесь очень мягкая.
Но тут вдруг прорезался громкоговоритель — молчал-молчал, самолеты же по вечерам отсюда редко улетают-прилетают, а тут заговорил. Причём совсем не то, что мы с Сергуней ожидали услышать.
— Уважаемые пассажиры, — сказал он хриплым басом, — если среди вас есть лица, владеющие корейским языком, большая просьба подойти к справочному бюро.
— Ни хрена себе заявочки, — развеселился Сергей, — а чёж сразу не про китайский спросили.
— Я знаю корейский, — похоронным тоном ответил я, — не вот прямо свободно, но понимаю и ответить могу.
— Ну тогда иди, — предложил мне Серега, — я думаю, что ты сейчас один такой во всём Елизово. Если не на Камчатке.
И я оставил свою сумку под присмотром Сергуни, а сам спустился на первый этаж к справочному бюро. Там стояли двое военных в форме лётного состава, один майор, второй капитан.
— Я знаю корейский, — сказал я им, безошибочно определив в них заказчиков такого переводчика.
— Как зовут? — спросил майор.
— Петя… то есть Пётр Балашов, в командировке здесь.
— Откуда язык знаешь? — поинтересовался уже капитан.
— Отец кореец, вот и научил…
— Ну так ответь мне на такой вопрос, — и он открыл книжечку, видимо разговорник, и зачитал оттуда с корявым акцентом, — ольмана манн сиган (сколько времени)?
— Йотоси бан, — ответил я, — то есть полвосьмого, — и показал на круглые часы над расписанием.
— Пошли, — скомандовал майор, — дело есть.
И мы все втроём двинулись в сторону служебных помещений — в самом дальнем конце этого прохода была неприметная дверь без таблички, мы в неё и зашли. Это оказалась диспетчерская с зелененькими экранами радаров.
— Нашёлся переводчик, — сказал майор лысому человечку в гражданской одежде, видимо главному здесь, — звать Петей.
— Петя, значит, — посмотрел на меня лысый, — это хорошо, Петя. Сейчас вот что, — продолжил он, — сейчас, Петя, ты будешь слово в слово переводить в этот микрофон то, что я тебе буду говорить. А потом сообщать мне ответы с корейского борта. Готов?
Я задавил на корню готовое вырваться «всегда готов» и просто молча кивнул головой.
— Рейс КАЛ-007, рейс КАЛ-007, ответьте Елизову, — сказал он и сунул мне в руки потёртый микрофон.
Годом ранее — август 1982, Нижнереченск
Серая громада здания ИПП (института прикладных проблем) Академии наук, сокращённо ИППАН, высилась в самом конце улицы имени товарища Луначарского, строительные леса еще кое-где убрать не успели, да и забор, окружавший пятый корпус, был на месте, хоть и он был покосившимся и в многочисленных дырах. Я подошёл к главному входу, подёргал дверь, запертую на висячий замок изнутри и огляделся по сторонам. Народу ни души, слева и справа висит по изрядно потрёпанному лозунгу, «Решения XXVI съезда КПСС в жизнь» и «Планы партии — планы народа», а напротив входа имеет место забор и КПП в виде избушки в один этаж, рядом мелкая какая-то надпись.
Подошёл поближе, надпись прочиталась — «Клиническая психиатрическая больница №1 города Нижнереченска». О как, невольно подумалось мне, приятное соседство, ничего не скажешь... не хватает ещё травматологии и родильного отделения, тогда бы цикл замкнулся полностью.
— Чего надо? — из избушки высунулся дедок, по виду типичный ВОХРовец.
— Мне бы в институт попасть, — показал я рукой в ту сторону, — а дверь закрыта.
— Тут никто в него не ходит, милок, — смягчился дедушка, — надо обогнуть это здание или по Семашко или по Провиантской, там и будет вход. На работу что ли пришёл устраиваться?
— Ага, — не стал отпираться я, — после института распределили сюда.
— Дело хорошее, — подобрел лицом дедуля, — устраивайся. А если что, милости просим в наше заведение, у нас тут день открытых дверей скоро.
— Обязательно, — не стал его расстраивать я, — а как ближе-то к входу, по Семашко или по Провиантской?
— Без разницы, — отрезал он и захлопнул дверь.
Я вздохнул и выбрал Провиантскую, чисто название больше понравилось. Примерно через полкилометра и пять минут хода передо мной действительно нарисовался большой и красивый вход в научное заведение, но называлось оно немного не так — НИИИП, научно-исследовательский институт, как вы уже и сами догадались, изучения проблем.