Мне приснилось лондонское небо. В поисках мистера Дарси
Шрифт:
– Всё? – вскинула брови Арина.
– Расскажи мне о своей лондонской жизни. Что ты любишь и не любишь в Лондоне, как ты вообще его находишь. Как проходят твои будние дни и твои выходные. И как получилось, что такая роскошная женщина до сих пор одна?!
Знакомство прошло довольно гладко. Никлас расплатился за кофе, и они отправились на выставку русских художников в Королевской Академии искусств. Арина купила билеты неделей раньше, размышляя в тот момент, как будет выкручиваться, если мужчина не понравится совсем и после кофе захочется уйти навсегда. Она показывала ему своего любимого Левитана и Айвазовского, а он удивил её знанием нескольких имён и полотен.
После выставки они обедали в марокканском ресторане на Пикадилли, в абсолютно экзотической обстановке, сидя на подушках, разложенных прямо на полу, а официанты приносили незнакомые кушанья в пиалах. Никлас рассказывал, как он провёл отпуск в Марокко, когда они совершили путешествие на верблюдах в самое сердце Сахарской пустыни и остановились на ночлег под открытым небом, полным звёзд просто нереального размера. Звучало очень романтично. Никлас стал рассказывать про другие свои поездки, вспоминал смешные случаи, и Арина потихоньку стала привыкать к нему и оттаивать. Они провели остаток дня в парке, а ужинать отправились в «лучший венгерский ресторан в Лондоне», где он уже забронировал столик. «Хозяин заведения – мой друг, и такой фуа-гра ты больше нигде не попробуешь». Арина никогда не пробовала фуа-гра, поэтому поверила на слово. Ей уже нравилась эта игра в роскошную женщину, ради улыбки которой мужчина бросает плащ на грязную дорогу.
В венгерском ресторане «Весёлый гусар» Никлас заказал по бокалу шампанского и бутылку лучшего белого вина из каких-то старинных виноградников, выбранную по совету хозяина заведения, с которым он дружески беседовал минут десять. Им дали единственный столик у окна с одинокой серебряной свечой, отражающейся в тёмном окне. За шампанским следовала лучшая в мире фуа-гра, потом какая-то пряная рыба с неведомыми грибами, шоколадные трюфели и ароматный чай с ежевикой, и всё выглядело волшебной сказкой. Арине казалось, что она попала в какой-то другой мир, где люди ходят в такие чудесные рестораны, едят такую удивительную еду и разбираются в винах и гусиной печёнке. А больше всего казалось удивительным, что в этом мире с ней обращаются как со сказочной принцессой, как будто она не девочка из маленького уральского посёлка, которая дожила до двадцати семи лет и даже замужем не была, а самая желанная и обворожительная женщина в мире, за право отужинать с которой мужчины стоят в очереди. Она пила шампанское и вино, потеряв привычную осторожность, смеялась, шутила, совсем забыла про свои сложности с английским и только где-то в глубине своего сознания немного опасалась, не слишком ли много вина для первого свидания, и не наговорит ли она глупостей.
После ужина Никлас зазвал её взглянуть на изумительный английский коттедж, в котором он остановился на выходной. Арина на домик взглянула, но проходить не стала. Ей не хотелось закончить этот вечер так банально. Ей не хотелось, чтобы этот шикарный мужчина думал, что она ляжет с ним в постель за бутылку марочного вина и фуа-гра, пусть даже лучшую в мире. Отшутившись, что она слишком пьяна, чтобы продолжать этот вечер, она рассталась с Никласом на станции поезда. Никлас рвался довести её до дома, видимо, решив испробовать другой вариант, но она не хотела ни везти его в Льюишем, ни показывать свой иммигрантский теремок. Почему-то ей подумалось, что Льюишем не входит в число его любимых уголков Лондона, и ничего «изумительного» в Льюишеме не было.
Они договорились встретиться на следующее утро на вокзале Виктория и ехать в какую-то изумительную английскую деревушку Арундел с замечательным замком, фантастическим католическим собором и дивными пейзажами вдоль реки.
– Это у моря? – спросила Арина. – Я бы так хотела поехать к морю.
– Там нет моря, – улыбнулся Никлас, – но я достану море для тебя.
Арина пришла домой с головой, кружащейся от шампанского и комплиментов. Карауливший возле двери Пашка подозрительно посмотрел на неё и хмыкнул.
– Я думаю, нет нужды спрашивать, как всё прошло.
– Изумительно, – ответила Арина с королевским достоинством.
– Изумительно? Никогда не слышал от тебя это слово. Надо полагать, свидание удалось.
Арина благосклонно кивнула головой, не удостоив приятеля подробностями. По лихорадочному блеску в его глазах она поняла, что отделаться от него будет непросто. В этот момент мобильный телефон известил о сообщении.
– Уже? – вскинул голову Пашка. – Что пишет?
– Что я потрясающая и роскошная женщина, и он провёл один из самых лучших дней своей жизни и не знает, как дожить до завтрашнего утра, – с определённой долей самодовольства процитировала девушка.
– Ты поосторожнее, – посоветовал Пашка. – Ведь может и правда не дожить. Сорок пять лет, бурное прошлое. Скопытится, чего доброго. То-то расстройство будет.
– Сорок два, – намеренно громко произнесла Арина.
– Вот и я про то же. Того гляди помрёт.
С некоторым удовлетворением Арина отметила Пашкину плохо скрытую ревность, но гордо вскинув голову, как будто на ней сияла бриллиантовая корона, степенно поднялась в спальню, придерживая подол несуществующего платья.
Арундел и впрямь оказался чудесной деревушкой со старинными булочными и мясными лавками, за сохранение которых местные жители отчаянно боролись. И до этих мест докатился вездесущий «Теско», и жители, пытаясь отстоять свою самобытность, время от времени митинговали. На окнах домов можно было увидеть таблички «Спаси Арундел! Скажи нет «Теско». На холме возвышался замок, а рядом огромный собор, чересчур большой для такого маленького поселения. Арина с Никласом отсидели мессу, преклонили колени перед распятием, а потом вышли из церкви под звоны колоколов. Девушку не оставляло ощущение глобальности момента, как будто образ будущей свадьбы уже замаячил на горизонте. Она понимала, что Никласу она нравится безоговорочно, что он всерьёз впечатлён и очарован, и её забавляла эта непривычная власть над мужчиной. Они гуляли вдоль реки, любуясь цветущими садами, и он рассказывал про свою молодость, про семью, про рождение дочери.
– Мы поженились с Лаурой, когда нам было по тридцать шесть, после трёх лет знакомства, когда решили, что пора завести детей. Её карьера была в самом расцвете, она успешный адвокат, я владелец собственного бизнеса. Мы сложились и купили изумительный домик на окраине Мальмо, утопающий в жасминовых кустах, и назвали его «Тихая Заводь». У нас жили две собаки и кошка, и я представлял себе дом, наполненный детскими голосами, мою жену, пекущую сливовый пирог, и себя самого в тиши сада, наслаждающегося томиком Достоевского. В течение трёх лет мы пытались зачать ребенка, но у нас не получалось. Я был в отчаянии. Лауре исполнилось тридцать девять. Я понимал, что она уже вошла в ту пору, когда каждый год может стать последним, и решился на унизительную для любого мужчины процедуру искусственного оплодотворения. Когда мне сказали, что моя жена беременна, я был на седьмом небе от счастья! Я ждал этого ребёнка как Божьего благословения.
Никлас немного помолчал, желая задержаться в нарисованной им картинке идеального будущего на несколько минут. Арина его не торопила. На секунду она усомнилась в правдоподобности образа успешного адвоката, пекущего сливовый пирог, но почему нет? Вполне возможно, шведские женщины полны сюрпризов. Никлас нехотя покинул воображаемую идиллию и перешёл к менее приятной части истории.
– Лаура часто болела, врачи стали заикаться про аборт по медицинским показаниям, я умолял их позволить нам родить, просто потому что это был наш единственный, первый и последний ребёнок. В процессе такой тяжёлой беременности врачи сказали, что, скорей всего, она не родит сама и нужно будет делать кесарево сечение. Я дежурил ночами у её постели и молился о чуде. А она вдруг возненавидела меня до глубины души. За то, что я втянул её в этот долгоиграющий и трудоёмкий проект под названием семья-ипотека-домашнее хозяйство, теперь это изнурительное деторождение, и, хуже всего, ощущение собственной непригодности. Ей, талантливой амбициозной женщине, доктору наук, которая справлялась со всем, за что бралась, выигрывала сложнейшие процессы и решала судьбы людей, было страшным унижением выяснить, что она не может не только зачать естественным путем, но и родить, поэтому она отказалась от планового кесарева. Когда подошёл срок, я взял две недели отпуска, чтобы поддержать её. В шведских родильных домах мужу разрешают ночевать при больнице, и я жил там три дня, чтобы не пропустить момент, когда появится ребёнок. Я был в родовой палате, чтобы присутствовать в этот удивительный момент, чтобы держать её за руку и говорить все эти подбадривающие слова, а она все роды кричала, что ненавидит меня. Потом я забрал её домой, привел её в детскую, полную цветов и игрушек, но она так и не пришла в себя. Через три месяца после рождения Анналины она заявила, что не хочет больше жить со мной.
В этот раз Никлас замолчал надолго, и Арине показалось, что он борется не только с нахлынувшими эмоциями, но и с комом в горле или даже подступившими слезами. Ей стало нестерпимо жалко этого крупного и слегка неуклюжего мужчину, который в своей просторной одежде не по размеру казался гигантским плюшевым медведем.
– Она ушла из дома с моим маленьким ангелом, лишив меня возможности жить под одной крышей с ребёнком, который стал смыслом моей жизни с первого дня своего существования, и долгих полтора года я пытался вернуть её. Я пытался восстановить семью до самого дня суда, и даже когда мне выдали бумагу о разводе, я все ещё не мог осознать, что у меня больше нет жены, нет семьи, нет дома, нет того мирка, который я так любовно строил все эти годы. Два месяца после развода я ходил, не замечая ничего вокруг. Нашу «Тихую Заводь» пришлось продать, и я купил квартиру по соседству с Лаурой, чтобы видеть мою дочь каждый день. Я пытался встречаться с другими женщинами – но видел во всех только отражение моей жены – этой чёртовой феминистской морали, этой железной хватки, этого холодного блеска в глазах.