Мне спустит шлюпку капитан

Будакиду Валида Анастасовна

– Ну-ка сядь вот тут, Аделаида! Вот тут, напротив меня. Садись, я тебе сказала. Это что ты мне позавчера сказала?! Я долго думала о твоих словах…

И… и начиналось…

Аделаида садилась «вот тут напротив» неё, и заводился долгий разговор, где мама произносила практически монолог, с полным извращением если не каждого слова, то полного смысла рассказанного. Аделаида всё это переживала ужасно, но каждый раз не могла поверить, что так бывает. Значит, всё опять не так в мире, как ей увиделось?! Она опять, в очередной раз ошиблась?! Мама снова права! Значит, ей самой надо ещё раз подумать и прикинуть что к чему. Они же с мамой должны быть «как падруги»! У мамы железная логика и неопровержимые

доказательства. Все Аделаидины измышления разбиваются о гранит её позиций в пух и прах. Но ведь мама их даже не слышит! Мама очень любит учить, давать советы. Но сама никогда не прислушивалась ни к кому. Когда маме кто-то советует, она снисходительно улыбается, как бы давая понять собеседнику: «Ну, хорошо. Говори, говори… Я-то знаю, что ты – совсем дурак, но мне тебя жаль! Говори, говори, я потерплю, потому что хочу помочь!..»

Аделаида безусловно тоже относилась к их числу, тоже иногда лезла к собственной маме со своими советами. С мелкими, глупыми. Она это делала совсем не из желания показать маме, что «не такая уж она и всезнайка!», она и не думала с мамой соревноваться! Совсем наоборот! Она мечтала, чтоб мама порадовалась за неё и похвалила!

На уроке домоводства в школе говорили: оказывается – чтоб быстрее почистить луковицу надо ошпарить её кипятком! Так легко и так просто! Так здорово! И главное – мама очень хочет, чтоб Аделаида была хозяйственной, «домашней» девочкой, чтоб пыль вытирала, помогала по дому…

Она неслась домой как угорелая, как если б у неё в руках уже была эта самая облезлая луковица, которую только что «ошпарили». Она неслась, чтоб «научить маму и очень обрадовать её, как она сама много умеет делать»! Однако лысая луковица с крутым кипятком вызвали в маме сперва недоумение, потом разочарование и в самом конце вообще непонятно что. Мама сказала, что никогда не думала, что из её дочери вырастет «кухарка», тут же приступила к перечислению недостатков Аделаиды, как бы давая понять, что такое убогое созданье, как её дочь, просто не может иметь право на советы, а уж тем более ей. Даже права на житейский опыт иметь не может. «И вообще! – в конце сказала мама. – Ты всегда ищешь лёгкий путь! Ты не хочешь запомнить на всю жизнь: без труда не выловишь рыбку из пруда! Вместо того, чтоб ты подумала, как исправлять „четвёрку“ по истории, приближается конец четверти, ты приходишь и рассказываешь мне о сельхозпроблемах!»

Это было так… один раз… но мама не хотела знать не только про луковицу и про сельское хозяйство. Она с бесшабашным вызовом относилась ко всему, даже к своему здоровью.

Мама принципиально лила масло именно на мокрую сковородку. Капли воды начинали от нагревания пузыриться и быстро-быстро бегать по дну. Почему-то маме нравилось плеснуть в них маслом. Тогда всё это шипело, извергая фонтанчики брызг, заляпывая соседние кастрюли, плиту, чайник, заляпывая всё вокруг. Мама стояла и, не отрываясь, со странным болезненным любопытством смотрела на происходящее в сковородке. Капли бегали, фонтанчики масла вздымались… Внезапно она, отпрянув от плиты, громко вскрикивала и, закрыв лицо руками на ощупь опускалась на табурет. На крик прибегал папа. Он семенил вокруг неё, спрашивал, что случилось, успокаивал как мог. Мама стонала. Потом она медленно, закрыв глаза и опираясь на папину руку, продвигалась к зеркалу. Очень осторожно, словно боясь что-то испортить, мама отнимала ладони от щёк и, склонив голову на бок, внимательно вглядывалась в своё отражение:

– Посмотри, как масло брызнуло! – она придвигала лицо ещё ближе к зеркалу, почти касалась его носом. – Ещё чуть-чуть, и в глаз бы попало, и я бы ослепла! И стала бы твоя мама слепая! Тебе говорю, Аделаида! Ослепла бы твоя мама! Она даже не слышит… Да… И всё, чтоб вам угодить… Хотела повкуснее вам обед приготовить. Спрашивается: кто спасибо скажет? Кто заметит? Никто! Я тут и служанка, и кухарка… Я готовлю – вы жрёте, я готовлю – вы жрёте… – у мамы от умиления и жалости к себе дрожал голос. Она готова была разрыдаться прямо сейчас и перед зеркалом…

– Но все мамы готовят! – стервозная Аделаида, вместо того, чтоб «понять» и «испугаться», что мама из-за неё чуть не осталась без глаз, говорила совсем не то. Нет! Она не испугалась! Хуже того, она сгорала от стыда потому что в глубине же души – О! Как стыдно! – В глубине души ей очень хотелось, чтоб мама обожглась! Было даже интересно! Вот обожгла мама глаз. Вызвали бы «скорую» и в первый раз не из-за «сердцебиения», а из-за глаза. Да и в «скорой» бы уже знакомая тётка на телефоне сама удивилась, что не из-за «сердцебиения». Их бы повезли в больницу… Там хоть и страшно воняет, но интересно… ходят люди в домашних пижамах, врачи… Мама бы не кричала, что у неё нет дыхания, а тихо бы сидела, прижав к глазу носовой платок. И была бы такой бедной-бедной, несчастной-несчастной. И тогда бы Аделаида прижалась бы к ней, обняла и гладила по голове и сама бы плакала. Не потому, что мама побила, а из жалости!.. Какой ужас так думать!

– И ещё Кощейкина мать сказала, что масло надо лить на сухую и горячую сковородку! – Аделаида хлопает ресницами, смотрит маме в лицо.

– Василий! – мама забыла про глаз. – Ты посмотри на эту ненормальную! Ты – подонок, Аделаида! Настоящий подонок! Слышишь, как она со мной разговаривает?! Как пошла ногами дрыгать по вечерам в этом бассейне, так заговариваться начала! Нет, ты слышал, что она мне сказала?!

Папа является на кухню с туфлёй в одной руке и обувной щёткой в другой. Папа всегда за всех моет обувь и потом натирает её ваксой до блеска.

– «Кощейкина мать делает по-другому»! Нет, ты можешь себе представить, она мне говорит: «Кощейкина мать»! «Кощейкина мать», то есть дворничиха ей сказала, что масло надо лить на «сухую, горячую сковородку»! Нет, ты представляешь?!

Папа внимательно слушает маму, видимо, доподлинно «представляя», посему грустно и укоризненно качает головой.

Аделаида с надеждой смотрит на отца:

– Но ведь Кощейкина мать тоже готовит кушать, и у неё масло не брызгает! – она точно сошла с ума от того, что записалась в абонементную группу на плавание.

– Ах, ты сволочь! Может, и тебя она выкормила, вырастила?! Конечно, готовит! А чем ей ещё заниматься?! А?! Тебя спрашиваю, сволочь! Может, она книги читает? Может, она по пять уроков в день проводит в старших классах?! Может, в школу ходит, с учителями разговаривает, об успехах своей дочери волнуется?! Мать чуть без глаза не осталась! Вместо того, чтоб пожалеть её, посочувствовать – она мне дворничиху в пример ставит! Ничего себе! Ничего, ничего, я из тебя сделаю человека! Трусы стирать не научилась, она мне советы будет давать! Подожди, я тебя палкой поглажу, поглажу! Я тебя, сволочь, буду держать в ежовых рукавицах! Ишь, разболталась совсем! Ни старший, ни младший – ничего не понимает! Ты у меня поплачешь! Надо же – дворничиха по-другому делает! Мать чуть без глаза не осталась…

– Мамочка…! – Сёма стоял в полнейшей растерянности и услышал только последнюю фразу. – Мамочка! Как это без глаза?! Ты теперь без глаза?! – у Сёмы блестят глаза от любопытства. Он, наверное, представляет маму в пиратской повязке на том месте, где раньше был глаз. Как она выходит с ней во двор и все пацаны падают от зависти, что у него мама такая крутая, как настоящий Бармалей!

– Ничего, сынок, ничего… всё пройдёт… – мама не чувствует Сёмкиной радости. Её голос стал страдальческим.