Многоликий странник

Шатилов Кирилл Алексеевич

С одной стороны, ему совершенно не нравилась ситуация, в которой он оказался, будучи приставленным к желторотому мальчишке, все заслуги которого сводились к тому, что он придумал вместо горшков печь из глины камни. С другой же, Олак всегда питал невольную симпатию к самостоятельным и настойчивым ребятам возраста этого подмастерья. Ему всегда хотелось, чтобы таким же самостоятельным в принятии решений и настойчивым в их осуществлении был его собственный не рожденный сын. Который сейчас мог бы быть приблизительно того же возраста, что и этот парень, неумело дергающий за узду своего низкорослого конягу и обиженно отворачивающий взгляд.

Что ж, девять застав да еще одна, думал между тем Хейзит, это не так страшно, как он предполагал. Почему-то он раньше считал, что застав не один, а по меньшей

мере два десятка. Правда, это означало и то, что на самом деле и вабонов там служит в два раза меньше, чем ему бы хотелось. Но зато превратить их из поленниц дров в настоящие крепости, неподвластные свирепому огню, будет в два раза проще. И быстрее. Он потрогал рукой притороченный к седлу мешок. Увы, построить из таких мелких камней замок со стенами и главной башней – работа далеко не одного дня. Может, попробовать сделать их больше по размеру? С какой стати он должен привязываться к какому-то старому ящику только потому, что тот послужил ему первой формой? Почему бы не слепить лиг’бурн раза в четыре больше? Отвлекшись на Олака, который в это время поздоровался с несколькими прохожими, Хейзит вернулся к своим прикидкам и понял, что ошибается. Большие камни гораздо менее удобны при строительстве, а кроме того, их обжиг в печи займет значительно больше времени, чем обжиг в четыре раза меньших. Время! Хорошо бы знать наперед, сколько его у них осталось.

Тут он увидел ту, о которой уже забыл и мечтать. Шагах в тридцати впереди из-под сени раскидистого дуба навстречу им гордой поступью вышел статный конь, заботливо укрытый серой попоной, изрезанной перекрестиями желтых полос. Верхом на нем, изящно уворачиваясь от веток, покачивалась кареглазая незнакомка с каштановыми волосами, собранными на затылке в хвост ниже плеч и длинными голыми ногами, загар которых подчеркивали светлые ско из мягкой кожи и расшитые бисером. Сегодня на ней была тонкая кожаная безрукавка, затянутая впереди крест-накрест тесьмой так туго, что сквозь нее проступали упругие очертания груди, и такая же кожаная юбка, в которой едва ли какая наездница осмелилась взобраться на лошадь вообще, а тем более сесть без седла верхом. Кроме красоты и уверенности во взгляде, у девушки не было ни седла, ни оружия, ни провожатых.

Хейзит, как зачарованный, смотрел на приближающуюся незнакомку и в очередной раз понятия не имел, что же ему делать. Он так давно ждал этой встречи, так часто ее себе представлял, что сейчас совершенно растерялся, не зная, как привлечь внимание девушки. В мечтах он с легкостью рисовал улыбку на ее прекрасном лице в ответ на его учтивое, но сдержанное приветствие, и заинтересованный взгляд вполоборота, когда они поравняются друг с другом, и ей захочется остановить его каким-нибудь ласковым словом. Мечты сбылись слишком быстро. Настолько быстро, что он не успел даже обзавестись достойным конем. Нет, чего греха таить, если бы не щедрый подарок Локлана, могло бы получиться еще хуже, но уж в больно невыгодном свете предстает он сейчас на фоне стройного рысака этого слуги. На которого она, кстати, точнее, совсем не кстати, смотрит во все глаза. Совершенно не обращая внимания на него, на Хейзита. Что она в нем такого нашла? Ведь он же ей, пожалуй, разве что в отцы годится. Она даже натянула уздечку и ждет, пока они ни подъедут. Да что, собственно, происходит?

– Что ты здесь делаешь, Орелия?

Орелия! Чудо зовут Орелия! Откуда только этот Олак, который и из замка-то не выходит, знает ее имя? И почему позволяет себе говорить с ней в таком тоне?

– Извини. – Девушка чуть жеманно наклонила голову к плечу и вздохнула. – Я устала сидеть одна взаперти, вот и решила прогуляться. Ты ведь хотел вернуться еще вчера. Почему не пришел?

– Не смог. – У Олака на лице застыло такое выражение, будто у него заныл зуб. – Давай лучше поговорим об этом дома. Сегодня я постараюсь быть к ужину. Обещаю.

В голове Хейзита на протяжении их короткой словесной перепалки происходила бешеная чехарда мыслей. Ему казалось, что он стал невольным свидетелем семейной ссоры. При этом он никак не мог себе представить, чтобы у такой неприступной красавицы в таком юном

возрасте уже была своя семья, и уж тем более – чтобы семьей этой оказался Олак, совершенно невзрачный да к тому же весьма пожилой для этой роли. Орелия жила не за стенами замка. Значит, у них дом где-то здесь, в Вайла’туне. Но если до сих пор Олак был все время при Локлане, когда же им удается видеться? Тэвил! Неужто она ему еще и ужин готовит?

– А могу я спросить, куда направляетесь вы? – Девушка впервые перевела взгляд на Хейзита и едва заметно кивнула.

– Я не представил тебе моего спутника, – неохотно спохватился Олак. – Познакомься, его зовут Хейзит. Он строитель. Хейзит – это, как я уже сказал, Орелия, моя дочь.

Он явно хотел что-то добавить, но передумал и тронул поводья. Еще только не хватало, чтобы посторонние люди видели его смущение. Пусть думают, что он, как и большинство отцов, строг к своему чаду и не делает поблажек на юный возраст. Тем более девушке не престало разгуливать одной где ни попадя. Давно бы уж обзавелась подругами и коротала время с ними вместо того, чтобы развеивать скуку, наводя своим видом смущение на чтящих приличия вабонов. Кто только научил ее так одеваться? И чему вообще учили ее в этой дурацкой Обители?

– Мне кажется, я уже вас где-то встречала, – говорила тем временем Орелия, обращаясь к замешкавшемуся от изумления Хейзиту. – Вы случайно не были давеча вечером на эфен’моте у Аноры, дочери Скирлоха?

– Нет. – Хейзит отказывался что-либо понимать.

Зато Олак понял ее даже слишком хорошо.

Скирлох слыл самым богатым торговцем, владевшим чуть ли не половиной лавок на рыночной площади. Поговаривали, что он имеет долю не только в продаже многих товаров, но и в их непосредственном производстве, поскольку в свое время удачно суживал силфуры и виноделам, и пекарям, и прядильщикам. Последнее обстоятельство связывало его некоторым образом с Обителью Матерей, однако о подробностях можно было лишь догадываться. Легче сказать, чем Скирлох не промышлял: воровством и продажей оружия. Во всем остальном, он, скорее всего, имел свой интерес. Дочь Скирлоха, Анора, не отличалась, насколько помнил Олак, внешней привлекательностью, однако ее юный возраст и толстый кошель отца способствовали тому, что от женихов самых разных мастей не было отбоя. А где женихи, там и скандалы. Не проходило дня, чтобы до замка не долетали слухи об очередном избраннике Аноры, который к вечеру уже отвергался и заменялся другим, причем не всегда таким же богатым или знатным. Больше остальных Анору любили сплетницы, любили, разумеется, за то, что она без конца давала им почву для споров и пересуд. Нет смысла упоминать, что, несмотря на сугубо мирное занятие и незатейливую родословную, Скирлох вот уже несколько зим как был причислен росчерком пера Ракли к сонму эделей со всеми причитающимися правами и регалиями.

– Хейзит – строитель, как я уже сказал, и занят важным делом, а не шляется по всяким эфен’мотам, – неожиданно резко повысил голос Олак. – Я рад, что у тебя появляются знакомые, Орелия, но хорошо бы их количество переходило в качество.

– Анора – моя единственная подруга, отец, – обиделась девушка, вмиг забыв о Хейзите. – Что плохого в том, что я бываю у нее дома? Ее отца знают в Обители Матерей, так что у нас с ней есть общие знакомые, и нам есть, о чем поговорить. Разве не ты был против, чтобы я целыми днями сидела дома? Тем более, что ты сам не приходишь. Даже когда обещаешь.

– Хорошо, не будем сейчас спорить. Отправляйся домой и жди меня там. Сегодня я наверняка приду. Договорились?

– Договорились, – улыбнулась девушка, ударяя пятками в бока лошади. – До свиданья, строитель Хейзит. Но-о-о, Эрнан, трогай!

Вежливые слова застряли у Хейзита в горле. Будучи не в силах оторвать взгляда от сильных ног наездницы, он до слез закашлялся, а когда успокоился и протер глаза, ее гордый хвостик покачивался в такт лошадиному уже в недосягаемом отдалении. Когда он нагнал Олака, тот что-то невразумительно бубнил себе под нос. Слов Хейзит не разобрал, однако приставать с распиравшими его расспросами не решился.