Модельер
Шрифт:
Не чувствуя сквозняка из приоткрытой форточки, Влад рисовал до поздней ночи, а потом, не расстилая простыни и укрывшись с головой одеялом, уснул.
К утру события предыдущего вечера выветрились из его головы. И только к вечеру уже прошедшего дня он обнаружил, что женщина всё ещё здесь, когда нагруженный пакетами с продуктами чуть не споткнулся о её голову. Она спала, прижавшись к стене. Котёл по-прежнему натужно пыхтел, закачивая в кровеносную систему дома тепло.
Влад помолчал, потоптался на месте и, обогнув её по широкой дуге, проследовал к себе. Провёл беспокойную ночь и наутро первым делом выглянул удостоверится, что ночная его гостья всё на том же месте. Прислушался, пытаясь различить дыхание, но когда приблизился, обнаружил, что тело уже остыло. Стало грязью, которую сложно было как-то ассоциировать с живым человеком. Влад не стал подходить, чтобы в чём-то удостовериться и что-то для себя уяснить. Он закрыл свою дверь, загородил её тумбочкой, так, чтобы нельзя было открыть снаружи. Когда сюда заглянут в следующий раз ребята, чтобы проверить котёл или откачать откуда-нибудь влагу? Хоть кто-нибудь? Может, придётся сидеть здесь до весны.
Он просидел в добровольном заточении почти два дня. Ничего не рисовал — сидел, притянув колени к подбородку, и думал. Обсасывал, словно кость, одну-единственную мысль: зачем же такое значение придают смерти? Почему её называют концом всего? Ложь! Что она такое, как не мазок краски к полотну мироощущения каждого человека?..
Если бы он мог сейчас поговорить с отцом! Из какого бы мирового океана истины тот не черпал во сне свои мысли, Владу бы они очень пригодились.
Еды хватало, туалетом послужило ведро, которое он после короткого колебания втянул внутрь. Слава Богу, по-большому не хотелось.
Наконец, кто-то пришёл. Может быть, привлёчённый запахом разложения. Здесь, за дверью, Влад тоже его чувствовал. Коротко выругался и пропал. Снова часы ожидания, солнце за окном перебралось на эту сторону дома, чтобы озарить безымянные, укрытые снегом кусты на газоне.
В другой раз людей пришло больше. Тихо и профессионально они вытащили тело (Влад слышал, как звякали носилки), а потом прочесали весь подвал, подсвечивая себе фонариками. Дверь, за которой скрывался Влад, не смогла укрыться от внимательных глаз. Её дёрнули раз, другой. Спина Влада, деревянная от долгого сидения в одном положении, едва почувствовала толчок. Один человек сказал другому: «Заперто». А потом… потом в дверь постучали.
У Влада пропустило удар сердце. Они знают, что он здесь?
— Ага, так тебе и открыли. Полная комната трупиков, и держат с той стороны дверь, — насмешливо сказал второй, и Влад отчего-то сразу представил себе у говорящего светлые волосы. Он подумал: «Светлые парики — вот, что нужно людям. Ощущение, что волосы у тебя цвета подсолнечного масла, освобождает, позволяет высмеивать даже тему смерти — при том, что касаешься её лично. Каждый должен иметь право на светлый парик».
Конечно же, эти двое не стали ломать дверь. Наверняка подумали, что это какое-то хозяйственное помещение, а раз заперто — значит, так надо. Не смутило их даже отсутствие висячего замка на скобах.
Когда они ушли, Влад выбирался наружу, как очнувшийся после спячки зверь выбирается из берлоги. В голове мутилось, тысячи запахов штурмовали его сознание, знакомые, но будто подновлённые, подкрашенные точными профессиональными движениями. Но сильнее других был запах тлена. Он сидел глубоко, очень глубоко в ноздрях. Это запах тела той немытой бедняжки, запах осени, что загнала его, медведя, в нору. От этого запаха хотелось рычать и бросаться на прохожих. Именно там и тогда Влад решил, что станет Санчо Панса Дон Кихота по имени Тлен, верным ему до смерти вассалом.
Первый манекен Влад притащил к себе спустя два месяца после того, как устроился в театральную мастерскую. Швейная машинка к тому времени у него уже была — массивный агрегат раннего советского производства, отчаянно стучащий при работе и похожий на нефтяную платформу. Чтобы её сюда доставить, потребовалось разбирать на части и собирать потом вновь.
Вместо доски для эскизов Влад использовал стену, скотчем лепя к ней бумагу.
Первый манекен, как и все последующие, был калечным: безруким и всего на одной ноге. Такой нашёлся в загашнике у Виктора, и он с радостью с ним расстался.
— Зачем он тебе? — наставник уже знал, что Влад живёт один, правда, даже не догадывался, где. — Я понимаю, что молодому человеку не очень уютно в одиночестве, но такая компания… хмм…
— Буду шить одежду, — ответил Влад.
Виктор коротко взглянул на него и ничего не сказал.
Первый же посторонний человек, который оказался по приглашению Влада в его коморке, заметил:
— Посмотри на себя! Ты в лучших традициях китайцев. Шьёшь вещи в подвале.
Это молодой человек по имени Савелий.
Перед тем, как взяться за карандаш и лекала, допивая вечерний кофе (чтобы сэкономить денег, Влад не ужинал, разве что, позволял себе чашку-другую напитка), Влад не раз спрашивал себя: куда приведёт в конце концов его вторжение в вотчину моли и всяких скандальных личностей, которые живут в пентхаузах, плавают в облаках духов и ни про какой подвал слыхом не слыхивали. Что он, Влад, для себя хочет? Славы? Денег?
В конце концов, после многих часов раздумий, он признался себе, что цели его весьма постыдны, вскормлены на упрямстве и эгоизме: «Я был лишён возможности в открытую рассматривать картинки из глянцевых журналов, — сказал себе Влад. — И теперь, когда ни одна живая душа мне не указ, отрываюсь, как могу».
Дизайн первого платья, которым Влад занимался от начала до конца, используя все полученные в двух мастерских навыки, был вдохновлён кустом акации, что рос над самым его окошком, нарезая солнечный свет на дольки. В нём не было ничего прекрасного, а у Влада не было слов, чтобы описать, почему с течением времени этот куст начал вызывать в нём такой дикий восторг. Ветки его были обглоданы котами, листья и соцветия покрывали слои пыли. Корневая система вся наружу, точно кость в глубокой ране, и уже подточена насекомыми. Тем не менее Влад кропотливо перенёс все эти детали на одежду: рукав там должен быть только один, юбка висит лоскутами, где-то длинными и похожими по форме на язык ящерицы, а где-то непозволительно короткими. Ткань он подобрал бледно-зелёного цвета, а потом сделал странную вещь — развесил её по веткам того самого куста. За добрых четыре дня июньское городское солнце пропитало её своей пылью, а Влад тем временем рисовал и занимался мерками, которые предоставила единственная его близкая знакомая — тот самый калечный манекен.
Отложив лекала, он засел за машинку. Швы получались грязные и кривые, часто приходилось брать в руки ножницы и переделывать. Работа на такой машинке — всё равно, что пилотирование истребителя. Пару раз Влад подумывал оставить платье таким, какое оно получается: кривым, с отчего-то разного размера плечами, — ведь и куст не верх эстетичности, посмотреть только на эти ужасные наросты на ветвях, — но в конце концов приходил к выводу, что в таком случае оно не налезет даже на манекен. И, закусив губу, распарывал шов.