Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия

Руденко Татьяна Владимировна

Семья Виктории Лебур состояла в знакомстве со многими знатными москвичами. Василий Львович Пушкин в 1819 году «писал с мадам Ле-Бур» в Варшаву Петру Андреевичу Вяземскому³³². И сам Вяземский неоднократно доверял почту и посылки сыновьям купчихи – в 1826 году он писал В.А. Жуковскому и А.И. Тургеневу: «Приласкайте молодого негоцианта Lebour, если он Вам доставит наши письма. Он едет в Париж. Если ты захочешь писать через него в Лондон, то можешь, Тургенев, смело на него положиться»³³³. Год спустя Вяземский сообщал А.И. Тургеневу в Париж: «Ты спрашиваешь о «Телеграфе»: я еще недавно послал его книжек двенадцать… с молодым Lebour»³³⁴.

Но между швеями и заказчицами возникали и курьезные и неприятные моменты. В 1824 году чиновники канцелярии московского военного генерал-губернатора и ремесленная управа пытались установить истину в запутанной истории с «бурбоновым» капотом. Титулярная советница из дворян Александра Безсонова обратилась с жалобой на портниху Ольгу Никитину, которая в 1822 году «взяв. шелковую материю называемую бурбон и атлас для шитья мне капота, точно по таковому моему, но по окончании онаго оказался испорченным. Никитина заметя ошибку взяла для поправки капот

и не возвратила онаго, отзываясь посланной от меня, что не станет переправлять, а будет валяться. Сей ея поступок довела до сведения цеховаго головы Саколова. Почему старшина сего мастерства Поляков прислан с тем капотом, которой по свидетельству его оказался точно испорченным, даже изношенным и измятым, отчего не согласилась я принять онаго, которой и взят обратно тем старшиною, а потому и просила. того ж Сакалова изтребовать от Никитиной 70 рублей, употребленных мною на покупку бурбона и атласа.

Затем зделалась я отчаянно бол[ь]на и находясь в сем состоянии долгое время, что воспрепятствовало требовать мне удовлетворения, котораго и до сего времяни не получила, чему прошло более года»³³⁵.

В ходе разбирательства выяснилось, что еще «прошлаго 1822 года в феврале месяце доставлен в сию управу мастерицею Ольгою Никитиною для свидетельства бурбоновой капот шитой его Никитиною титулярной советнице Безсоновой; почему в то время и собраны были портных дел мастера и мастерицы, но оные к свидетельству того капота неприступили, потому что оной оказался изношенной капот же и посие время находится у старшины, поелику как г-жа Безсонова, так и мастерица Никитина его к себе не берут, портных же дел мастерица Ольга Никитина в отобранном от нее объяснении показала, что прошлаго 1820 года в декабре месяце взято ею у госпожи титулярной советницы Безсоновой чрез рекомендацию госпожи Анны Ивановны Поповой для зделания капота бурбону одиннадцать аршин и атласу один аршин и хотя оной материи было и недостаточно, но г-жа Безсонова тот капот приказала сделать, какой может выдти к 1-му числу генваря 1821 года; а потом вдобавок чрез госпожу Попову еще доставила бурбону поларшина, а атласу три четверти аршина прикупила сама мастерица Никитина, которой капот к настоящему сроку был отделан и доставлен, по доверию от нея г-жи Безсоновой вышеупомянутой г-же Поповой, а оная по принадлежности доставила ей г-же Безсоновой, которой находился у ней целой год, и в продолжении онаго времени посылаемо Никитиною было не однократно для получения денег зашитье капота восемь рублей, и за прикупку атласу три рубли всего одиннадцать рублей к г-же Поповой но она г-жа Попова в ответ говорила, что сии деньги забывает получить от г-жи Безсоновой, а потом г-жа Попова присланную к ней от Никитиной за деньгами ученицу послала с своею девкою к г-же Безсоновой в дом, но г-жа Безсонова ученице сказала, что ей капот узок, каковой Никитина получив ответ усумнилась, что будучи чрез год зделался капот узким… на другой же день явилась к ней г-же Безсоновой сама Никитина и она г-жа капот при ней надела и приказала роспустить спинку, для чего Никитина и взяла, но как оной капот от носки полинял, то запасу выпустить по несходственности с прежним цветом было невозможно, после чего по прошествии недели г-жа Безсонова прислала к Никитиной свою девку взять тот капот, но Никитина без получения за оной следующих денег одиннадцати рублей, не желая лишиться собственности капот не отпустила, а приказала чрез девку доложить г-же Безсоновой изволила выслать следующия за оной деньги, после чего уведомилась Никитина, что г-жа Безсонова просила ремесленнаго главу, дабы от нее Никитиной истребовать вместо стараго новой капот; почему она Никитина для сущей. справедливости и во оправдание себя представила оный капот 1822 года в феврале месяце в ремесленную управу для освидетельствования, от которой и был тогда командирован портнаго цеха старшинский товарищ Степан Поляков с капотом и вместе с нею Никитиною в дом к г-же Безсоновой для узнания ея претензии, но она г-жа Безсонова примерить капота как должно не дозволила и начала ее Никитину бранить. <…> Представленный же в ремесленную управу капот мастера и мастерицы как уже изношенную вещь не свидетельствовали, которой капот ей непринадлежащий она Никитина к себе и не взяла»³³⁶. Составив в марте 1824 года данный рапорт и возвратив прошение Безсоновой, ремесленная управа прекратила разбирательство.

И все же модистки старались не обострять отношения с клиентами, ибо самой лучшей рекламой для мастерицы служил круг ее заказчиц. «Где более останавливается карет и чье имя чаще слышно в разговорах о нарядах, кто шьет на первых особ, к тому или к той все спешат»³³⁷. Вот молодая модница пишет подруге: «Представь себе, что madame Фаме только уж для маменьки согласилась взять мое платье, – столько у нея заказов! <…> У m-me Герке нам не хотелось заказывать; вице-губернаторша и Павлиновы и все заказывают у m-me Фаме. Вообрази: мы у нея в магазине встретились с Кошевскими, с Анной Михайловной и с дочерьми, и Анна Михайловна говорила, что она почти никогда здесь ничего не заказывает и платья выписывает всегда из Петербурга, а заехала в магазин только взглянуть, нет ли чего-нибудь новенькаго; а когда она уехала, m-me Фаме рассказала нам, что она заказала ей два бальныя платья для дочерей и всегда ей заказывает»³³⁸.

В XIX столетии главные продажи происходили в начале декабря и накануне Пасхи. К этому времени торговцы заполняли свои прилавки новинками, о чем активно уведомляли через периодические издания. Обозреватель газеты «Московский городской листок» сообщал в марте 1847 года: «Милости просим наперед в наш музеум непостоянной моды, к Матиасу, в дом г. Татищева. К нему и к Юнкеру только что свезены огромные ящики и короба разных предметов, выпущенных из таможни, пришло много укладок из Петербурга чрез Транспортную контору, у Артура Матиаса³³⁹ скроено и сшито множество туалетных вещей по образцам парижским и изготовлено вдоволь всякой всячины французской, переменивающейся на русския деньги. В магазине Матиаса с первого часа полудня и до четырех перебывает в продолжение этой недели все дамское общество. Вежливые хозяева уверяют вас, что в нынешнем сезоне они plus richement assortis que jamais (значительно богаче снабжены, чем когда-либо (фр.). – Авт.). Начнем со шляпок. По строгому закону моды оне должны меняться с каждым временем года. Требования на бархатные шляпки миновались с санными катаньями; атласные также на исходе, хотя март принадлежит еще к разряду холодных месяцев, и одеваться в нем тепло в избежание мучительных простуд право не совестно; но как Пасха есть уже праздник весенний, и шляпка атласная или гроденаплевая одинаково греют голову, то не угодно ли вам, милостивыя государыни, взглянуть на сотни хорошеньких шляпок (en pou-de-soie glace acoulisse) разных цветов, украшенных букетами весенних незабудок, гиацинтов и т. д., на шляпки, убранныя белым гюпюром (surmontes de plumes assor-ties finissant en saule marabou); здесь представляются вашим взорам и настоящия летния шляпки из итальянской соломы, большие запасы парижских гирлянд и неувядаемых цветов.

Перейдем теперь в комнату, где находятся мантильи, бурнусы и другого рода одеяния, употребляемыя для визитов и гуляний. Вы найдете здесь мантильи и par-dessus различных покроев, всяких наименований из самых лучших тканей. Мы видели кзарины, фернандо, одельты и монпансье кашемировые и из настоящего терно превосходных цветов с вышитыми бортами от 60 до 200 рублей сер. за экземпляр.

Насмотревшись на дамский туалет, зайдемте по пути к Юнкеру. Его московский галантерейный магазин также роскошен и отличается таким же изяществом, как и принадлежащие ему в Петербурге. <…> Здесь же в особом отделении богатая коллекция полученных из Парижа и из Петербурга дамских манто и мантилий. Мы знаем, что значительная их часть скроена художественными ножницами первой петербургской швеи одеяний этого рода M-me Tiblin, пользующейся справедливою славою в модном мире»³⁴⁰.

Руки этой и других мадам выделывали изумительные вещицы. Например, «легкая наколочка из газу и перьев марабу, сшитая искусными руками в магазине Сихлера. <…> Ток, только что привезенный от madame Лебур. Да и какой ток! Великолепнейший, из голубого газу, затканного с серебром, и на нем красовалась пунцовая райская птичка с длинным, предлинным хвостом из голубых перьев!»³⁴¹. Героиня Е.П. Ростопчиной обратилась за наколкой для головы к Андриё³⁴², и на бенефисе в Михайловском театре «маковка крошечной ея головки была чуть-чуть прикрыта наколкою из сребристой дымки, к боку которой прикалывалась белая лилия, окруженная длинными, изумрудно блестящими листьями: эти цветы вместе с серебряною бахромою дивной наколки, мастерского каприза Андриё, следовали за изгибами длинных буклей и с ними сбегали живописно вдоль шеи Марины, вплетаясь и впутываясь в кольца волос при малейшем ея движении»³⁴³.

В моде, как в зеркале, отражалась жизнь народов – революции, военные сражения и победы, политические интриги, судебные процессы, театральные успехи, литературные новинки, салонные сплетни, всевозможные скандалы, научные открытия и пр. Ткани, предметы одежды и фасоны получали названия в честь знаменитых актрис или танцовщиц, например испанской балерины Лолы Монтес или французской трагической актрисы Рашель (1821–1858). Так, в середине века пользовалась популярностью ткань золотисто-бежевого цвета крепрашель и рекламировались бурнусы-рашель³⁴⁴. В 1830-х годах в модных обзорах сообщалось, что «самая прелестная, эфирная, небесная шляпка, это шляпка-Тальони, названная по имени танцовщицы, которая пляшет как зефир и наряжается как весеннее облако, расцвеченное лучами заходящего солнца. Шляпки-капоты а la Taglioni очень малы и сделаны из шелкового тюля с светло-голубыми лентами, с вуалью также из тюля, вышитою шелком того же цвета как и ленты. Милое розовое личико, окруженное этою прозрачностью, кажется Сильфом, появляющимся в мягком сребристом тумане. Выше этой шляпки век наш ничего выдумать не в состоянии: она будет жить вечно – до самой осени»³⁴⁵. Балерина Мария Тальони (1804–1884) в 1837 году гастролировала в Петербурге, выступив в своем любимом балете «Сильфида», сочиненном для нее отцом-балетмейстером. После этого имя ее сделалось столь популярным в столице, что появились карамель «Тальони», вальс «Возврат Марии Тальони», шляпы «Тальони»³⁴⁶. Журналы писали о тюрбанах а la Sylphide в честь несравненной итальянки³⁴⁷. Парфюмеры выпускали духи а la Taglioni³⁴⁸.

Десятилетие спустя (1848–1851) в России выступала выдающаяся австрийская балерина Фанни Эльслер (1810–1884). По свидетельству очевидца, «Москва преклонялась пред ее талантом. В книжных и музыкальных магазинах выставлены ее портреты; ресторатор Шевалье готовит котлеты а la Fanny Elsler; в табачных магазинах предлагают папиросы Fanny Elsler; модистки мастерят шляпки Fanny Elsler»³⁴⁹. А каких-то 20 лет назад в «Северной пчеле» появилась заметка: «Французския музы в знак благодарности русским дамам за их постоянную, непоколебимую привязанность к французскому языку и французским обычаям прославляют ныне русских красавиц на парижской сцене. Недавно представляли с успехом драму «Йельва, или Русская сирота», и в знак торжества пьесы модные корсажи назвали а la Yelva»³⁵⁰.

В магазинах соседствовали кисея «муслин а-ля герцогиня» (mousseline а la duchesse) и холстинки «московский дождик» (Pluie de Moscou)³⁵¹. Александрина Дени предлагала канзу а-ля рашель и многочисленные шляпки – под именем «мрачной красавицы» (а la belle tene-breuse), «а-ля богиня» (a la deesse), «а-ля Лола Монтес» (a la Lola-Montes), «дым Лондона» (fumee de Londre), «Мария Стюарт»³⁵². Ее шарфы «пюи дамур» [15] символизировали «бездну любви». А название «дым Лондона», вероятно, «навеяно» густым смогом над английской столицей от угля, который обильно использовался в промышленности, на транспорте и в быту и вкупе с природными туманами существенно ухудшал видимость даже днем. В 1858 году всеобщее внимание было обращено на «чрезвычайно яркую, с громадным хвостом комету (Донати)»³⁵³ – и в салоне Дени появились чепчики «а-ля комета» (bonnets a la Comete³⁵⁴). Но в начале века и самим модным лавкам давались утонченные названия, например петербургский магазин головных уборов имел вывеску Au temple du bon gout, что означало «В храме хорошего вкуса»³⁵⁵.

15

От фр. puits d’amour.