Моё дерево Апельсина-лима
Шрифт:
Он почти подпрыгнул.
— Что ты сказал?
— Что вы не антропофаг.
— А ты знаешь, что это такое?
— Да, знаю. Мне объяснил это дядя Эдмундо. Он ученый. В городе есть человек, который пригласил его делать словарь. Единственное, чего он не смог мне до сих пор объяснить, это, что такое карборунд.
— Ты уходишь от вопроса. Я хочу, чтобы ты мне точно объяснил, кто такой антропофаг.
— Антропофагами были индейцы, которые ели мясо людей. В Истории Бразилии есть рисунок, где они снимают кожу с португальцев, чтобы
Он весело расхохотался, так как ни один бразилец не смог бы сделать.
— У тебя золотая голова, малыш. Иногда ты меня пугаешь.
Затем он посмотрел на меня серьезно.
— Давай посмотрим, сколько тебе лет?
— По правде или неправде?
— Естественно, по правде. Я не хочу иметь друга лжеца.
— Ладно, это так: по правде мне пока еще пять лет. По неправде шесть. Потому что тогда бы я не смог поступить в школу.
— А почему тебя так рано отправили в школу?
— Представь себе, все хотели освободиться от меня на несколько часов. Вы знаете, что такое карборунд?
— Откуда ты это взял?
Я засунул руку в карман и поискал, между камешками для пращи, фигурками, нитью для волчка и шариками.
— Вот отсюда.
В руке у меня была медаль с головой индейца. Индеец из Северной Америки с головой обрамленной перьями. На другой стороне и было написано это слово.
Он посмотрел и еще раз посмотрел медаль.
— Представь, я тоже не знаю, что это означает. Где ты это нашел?
— Она была частью часов папы. Она была прикреплена к ремешку, для крепления часов к карману брюк. Папа сказал, что часы перейдут ко мне по наследству. Но ему нужны были деньги, и он продал часы. Такие красивые часы! Тогда он отдал мне остаток моего наследства, вот это. Ремешок я отрезал, так он от него шел невыносимый кислый запах.
Он снова погладил мои волосы.
— Ты очень сложный ребенок, но признаюсь тебе, что ты наполнил радостью старое сердце португальца. Хорошо, оставим это. Теперь, поехали?
— Здесь так красиво. Подожди, только немножко. Мне надо сказать тебе что-то важное.
— Тогда говори.
— Мы же друзья, дальше некуда, верно?
— Без сомнения.
— Даже автомобиль наполовину мой, нет?
— Однажды он будет весь твой.
— Дело в том…
Мне тяжело было сказать это.
— Да ты что, рассердился? Но ты, же не из тех…
— Ты не рассердишься?
— Обещаю тебе.
— В нашей дружбе есть две вещи, которые мне не нравятся.
Но это было не так легко, как я думал.
— Что именно?
— Во-первых, если мы такие большие друзья, то почему я должен обращаться к тебе на «вы» здесь, «вы» там.
Он рассмеялся.
— Так обращайся ко мне как хочешь.
— На «ты», не очень трудно. Я могу пересказывать Мизинцу наши разговоры. Значить, ты согласен, что я буду
— Почему же? Просьба вполне справедливая. А кто такой этот Мизинец, я никогда не слышал, чтобы ты о нем говорил?
— Мизинец это Ксурурука.
— Хорошо, Ксурурука это Мизинец и Мизинец это Ксурурука. Но это мне ничего не говорит.
— Мизинец, это мое дерево апельсина-лима. Когда он мне нравиться больше, то называю его Ксурурука.
— Как я понял, ты владеешь деревом апельсина-лима, которое называется Мизинец.
— Оно больше чем живое! Разговаривает со мною, превращается в лошадь, и гуляет со мной. С Баком Джонсом, с Томом Миксом… С Фредом Томпсоном… Ты… (первое «ты» было трудно произносить, но я уже решился…)… А тебе нравится Кен Мейджер?
Он сделал жест, что не понял и ничего не понимает в ковбойских фильмах.
— Однажды Фред Томпсон мне его представит. Мне очень нравится кожаная шляпа, которую он носит. Но, кажется, что он не умеет смеяться…
— Ладно, хватит, у меня голова кружиться от всего этого, что существует только в твоей головке. И другая вещь?
— Другая вещь пока еще более трудная. Но раз я уже говорю «ты» и ты не рассердился… Мне не очень нравиться твое имя. То есть не то, что не нравиться, но между друзьями оно очень…
— Святая дева, что там еще?
— Думаешь, я могу называть тебя «Валадарес»? Он подумал немного и улыбнулся.
— Да, в действительности звучит не очень.
— Также мне не нравиться говорить Мануэль. Ты не представляешь, как я злюсь, когда папа рассказывает анекдоты о португальцах и говорит: «Ах, Мануэль…». Видно сын своей матери никогда не имел друга португальца…
— Что ты сказал?
— Что мой отец передразнивает португальцев.
— Нет. Раньше. Одну плохую вещь.
— Сын свое матери, тоже плохо, как и другой сын?..
— Почти то, же самое.
— Тогда, посмотрим, скажу ли я это еще раз?
— Так вот я тебя спрашиваю. Какое решение ты принял? Не хочешь называть меня ни Валадарес, ни Мануэль.
— Есть одно имя, которое мне кажется красивым.
— Какое?
Я сделал самое бессовестное лицо в мире.
— Как дон Ладислао и другие называют тебя в забегаловке…
Он сжал кулак, притворяясь, что рассердился в шутку.
— Знаешь, ты самый смелый в мире, которого я знаю. Хочешь называть меня Португа, не так ли?
— Так это более дружественно.
— Это все, что желаешь? Пусть будет так. Я разрешаю тебе. А сейчас поехали, а?
Он завел мотор автомобиля и ехал некоторое время, задумавшись. Высунул голову из окошка и осмотрел дорогу. Никого не было.
Открыл дверцу машины и приказал:
— Выйди.
Я подчинился и последовал за ним до задней части машины. Он указал на выступающее колесо.
— Теперь, держись хорошо. Но будь осторожен. Я крепко уселся, «летучей мышью», счастливый от жизни.