Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив (сборник)
Шрифт:
Она ошарашено подняла на мужа глаза.
— Ты это к чему?
— Можешь добавить, что твой муж вообще настаивает, чтобы вы прекратили всякое общение.
— С ума сошел? Конечно, я такого не напишу! — возмутилась Лесли.
— Напишешь, — спокойно сказал Бобби. — Вот такой вот я самодур, уж прости. Я ничего не просил у тебя со дня нашей свадьбы, и я не собираюсь чего-то требовать и впредь. Кроме одного. Через пару лет можешь развестись со мной, на здоровье, я не стану возражать. Даже отдам тебе те распрекрасные акции, которые мне
— Для тебя.
— Для тебя тоже, просто тебе не хватает… просто ты этого сама еще не знаешь.
Сдержав порыв на месте прирезать мужа ножом для рыбы, Лесли выпрямилась и положила руки на колени.
— Ни слова подобного не напишу никогда в жизни. Мои друзья — друзья мне вне зависимости от твоего о них мнения! Может, тебе и другие письма показать? Там есть несколько от моих родственниц — поздравляют со свадьбой и завидуют моему счастью. Можно смеяться?
— Отчего нет? — Бобби был невозмутим. — Письма моих незамужних тетушек еще более забавны. А вот, — он перебрал бумаги, — вот письмо от дядюшки Энгуса. Он напоминает мне, что по традиции первенцу дома Маккензи дают имя…
Лесли встала.
— Не смешно. Если ты намерен и дальше так себя вести — я ухожу.
Неделю спустя они вернулись в Лондон казаться счастливой семьей. Впрочем, здесь это было легче: пропало постоянное напряжение, ведь у каждого из них был свой круг общения и свои занятия, так что можно было не общаться друг с другом.
Семейная жизнь была испытанием для обоих.
Венчание вообще напомнило Бобби какую-то комиссию на собачьей выставке. Так погано он себя чувствовал только в тот раз, когда его вызвали в налоговую.
Медовый же месяц был и вовсе ужасен и измучил супругов невероятной скукой, отдохнуть от которой удалось только в недолгие часы посещения Лувра.
Бурная жизнь Лондона подарила им желанный отдых.
Через несколько дней после их прибытия миссис Вандерслуис-Картер устраивала ужин и танцы. На ужин не пригласили ни Лесли, ни Бобби, но на танцы пришли оба.
Около полуночи Бобби, искавший свою жену, обнаружил ее в алькове с Джеком Маршем.
Вид у последнего был весьма печальный — видимо, он рассказывал о каких-то жизненных неприятностях.
Подняв глаза и поймав что-то очень неприятное в выражении лица своего мужа, Лесли наскоро попрощалась с бывшим женихом.
— Можешь идти, — сказал Бобби. — Я догоню. Нам тут кое о чем надо потолковать.
— Нет уж, если идти — так вместе, — нервно ответила та.
— Ступай и подожди меня, — жестко повторил Бобби.
Марш был уже на ногах. Лесли медлила, и все бы закончилось хорошо, удержи Марш язык за зубами.
— Лесли просто рассказывала, — начал он беспечно, — как она…
— Мою жену зовут миссис Маккензи, — уточнил Бобби. — Советую забыть, что ты мог называть ее как-то иначе.
— Но, Бобби… — прошептала испуганная
— И вот еще что, — не обращая на нее внимания, продолжил тот. — Еще раз увижу, что ты к моей жене подошел — возьму за шкирку и выброшу вон ко всем чертям. Понял?
Тот покраснел от ярости.
— Да ты у нас, оказывается, оратор! — хмыкнул он. — Такой талант — и еще не в парламенте?
Бобби не ответил. Вместо этого он чуть отступил и влепил Маршу крепкий хук в челюсть. Тот упал на пол.
— Объяснять я ничего не буду, — уже дома сказал Маккензи разъяренной Лесли. — Просто учти на будущее, что тебе лучше не встречаться с Маршем. Во избежание. Мы разведемся, как только это можно будет сделать без скандала в обществе, я обещаю. Но до тех пор всякая твоя встреча с Джеком Маршем будет кончаться таким вот образом.
Увы, вся сцена попалась на глаза человеку, который Бобби Маккензи просто ненавидел, — и это была Сибилла Торнберн.
Все увиденное она напела своему супругу, разумеется, должным образом все раскрасив. Тот, бедняга, чувствовал некоторую неловкость — все-таки объектом обсуждения был его лучший друг.
— Дикарь! Истинный дикарь, чудовище! — пела Сибилла.
— Ну-ну, зачем так, — вяло протестовал ее муж.
Он был старше жены на двадцать лет — румяный, краснощекий спортсмен, не выносивший любого занятия, требовавшего напрягать мозг.
— Бобби у нас, конечно, малый вспыльчивый, но уж если он дал в физиономию Маршу, будь уверена: Марш этого заслуживал.
Потеряв всякое благоразумие, миссис Торнберн решительно занесла ядовитое жало.
Красавица, она была предметом общего восхищения, и ее мужу это даже нравилось.
Но способ, которым, по ее словам, выразил свое восхищение Бобби Маккензи, его несколько огорчил и заставил нахмуриться.
— И когда это все произошло?
— На балу у Винслоу. За несколько дней до их свадьбы с Лесли Дженнер.
— Что-то мне не верится… хотя…
Он вспомнил багаж, стоявший в холле, жену в дорожном костюме, ее невнятные объяснения…
— Это было какое-то помешательство, — прошептала та, ища себе оправдания. — Да, да, помешательство. Такое могло бы случиться с каждой. Как бы женщина ни любила мужа… Понимаешь, я была сбита с толку! Он меня словно зачаровал, но потом я вспомнила, как люблю тебя, какой ты у меня замечательный… я просто не могла…
Она уже рыдала — вполне искренне, потому что сказала слишком много и бросила слишком серьезные обвинения, чтоб это могло остаться без последствий.
Потому мстительное удовольствие мешалось в ее душе с ужасом.
— Но, Дуглас, милый… давай забудем об этом! Право, мне не следовало вообще об этом говорить…
— Нет, это хорошо, что ты все рассказала… вот что еще: я в тот вечер заметил синяк у тебя на запястье. Это Бобби?
Та кивнула.
— Но ради всего святого, ради меня, Дуглас, не надо… не надо ничего предпринимать. Просто забудь!